Непреклонная - [3]

Шрифт
Интервал

Чувство нетерпения и злобы охватывало доктора, когда он смотрел на этот пейзаж, смутное предчувствие беды нарушало его покой…

Годы шли. Когда было замечено, что доктор образумился, аптекарь, по инициативе ксендза, помирился с ним. Недавние враги стали теперь дуться в винт, хотя доктор всегда с отвращением смотрел на фармацевта. Впрочем, постепенно аптекарь стал ему не так уж противен. Доктор начал посещать его дом и любезничать с пани аптекаршей. Однажды он даже испугался, убедившись на основе наблюдений над собственным сердцем, что способен на платоническую любовь к этой даме, столь же тупой, как топорик для колки сахара, готовой взойти на голгофу за лишенное всякого основания убеждение в том, что она гибка, очаровательна и неотразима, и без умолку, со страшным пылом трещавшей о смертных грехах своей горничной. Целыми часами слушал доктор Павел излияния пани Анели, сохраняя на лице ту улыбку, какую можно наблюдать у молодого человека, пробующего ухаживать за цветником красивых дам в минуту, когда у него нестерпимо болят зубы.

К героическим деяниям в области демократизации Обжидлувка он уже не был способен даже ради более сносного времяпрепровождения. Ни за что на свете не согласился бы он наносить визиты мясникам, как собирался в свое время; разговаривать теперь он мог только с людьми хотя бы внешне культурными.

Наступил момент, когда у Обарецкого не только иссякла энергия, но исчезло даже уважение ко всякой более глубокой мысли. От необъятных горизонтов, едва охватываемых мечтательным взором, остался такой узкий «кругозор», что его без труда можно было очертить носком модного ботинка. На шумные журнальные статьи о поисках «яркого луча правды и новых неведомых путей»[3] он смотрел в начале своего умирания с горечью, завистью и сожалением, затем — с осторожностью человека, наученного горьким опытом, потом — с недоверием, еще позже — с улыбкой, а там с решительным пренебрежением, пока, наконец, не отвернулся от них совсем, поскольку все стало ему совершенно безразлично. Он все еще лечил, действуя по рутине, у него уже была практика, он как‑то привык к Обжидлувку, к одиночеству, к скуке, даже к жареным поросятам и не тянулся к очагу интеллектуальной жизни.

Принцип, которым стал руководствоваться, доктор Обарецкий, приведя к общему знаменателю свои действия и мысли, был следующий: давайте деньги и убирайтесь вон…

И все же теперь, когда он, вернувшись с именин ксендза, сидел у себя в кабинете и постукивал пальцами по столу, приступ «метафизических бредней» внезапно нашел на него с прежнею силой. Уже на шестом часу игры в винт доктору стало как‑то не по себе. Повинен был в этом все тот же аптекарь, который недавно ни с того ни с сего начал изучать «Всеобщую историю» Цезаря Канту[4] (в переводе Леона Рогальского) и, усвоив себе весьма радикальный взгляд на деятельность папы Александра VI[5], пришел якобы к безверию.

Доктор Обарецкий прекрасно понимал, зачем фармацевт затевает споры, доводя до бешенства ксендза своим вольнодумством; он чувствовал, что это лишь прелюдия к сближению с ним, доктором, попытка завязать дружбу на почве единства взглядов… Он предчувствовал даже, что фармацевт как‑нибудь посетит его: начнет он издалека, будет жаловаться на нехватку капитала, на общий застой в делах, а потом, снизив полет мысли до уровня обжидлувских дел, станет доказывать, сколько они вдвоем, рука об руку, могли бы принести пользы обществу: один — строча рецепты, длиною хоть в аршин, другой — используя ситуацию… И кто знает, быть может, положа деньги на стол, предложит ему откровенно, не стесняясь, войти с ним в сделку, с тем чтобы вместе торжественно шествовать прямо к выгребной яме. Доктор чувствовал также, что у него не хватит решимости в ответ на предложение аптекаря свернуть ему шею, потому что неизвестно, во имя чего ее надо свертывать… Он допускал даже, — кто может знать, — что сделка состоится… Сердце его сжалось от горечи. Что с ним случилось, как дошел он до этого, почему не выбирается из этого болота, отчего стал ленивцем, мечтателем, склонным к рефлексии, калечащим собственные мысли, зачем превратился в отвратительную карикатуру на самого себя?

И, глядя в окно, он начал необычайно пристально, безжалостно, во всех деталях созерцать свое собственное бессилие. Снег падал крупными хлопьями, окутывая мглою и тьмой унылый зимний пейзаж.

Внезапно фантастический и бесплодный бег мыслей был прерван громким голосом экономки, пытавшейся убедить кого‑то, что доктора нет дома. Доктор, однако, сам вышел в кухню, лишь бы оборвать нить мучительных мыслей.

Здоровенный детина в желтом дубленом тулупе так низко ему поклонился, что своей лохматой шапкой смахнул пыль у его ног, затем, отбросив со лба волосы, выпрямился и раскрыл было рот…

— Чего тебе? — спросил доктор.

— Солтыс[6] прислал меня к вам, вельможный пан доктор…

— Зачем?

— За вельможным паном доктором.

— Кто болен?

— Учительница у нас в деревне заболела, совсем ее скрутило. Пришел солтыс… поезжайте, говорит, Игнаций, в Обжидлувек за вельможным паном доктором, может, говорит…

— Едем. Кони добрые?


Еще от автора Стефан Жеромский
Сизифов труд

Повесть Жеромского носит автобиографический характер. В основу ее легли переживания юношеских лет писателя. Действие повести относится к 70 – 80-м годам XIX столетия, когда в Королевстве Польском после подавления национально-освободительного восстания 1863 года политика русификации принимает особо острые формы. В польских школах вводится преподавание на русском языке, польский язык остается в школьной программе как необязательный. Школа становится одним из центров русификации польской молодежи.


Луч

Впервые повесть напечатана в журнале «Голос», 1897, №№ 17–27, №№ 29–35, №№ 38–41. Повесть была включена в первое и второе издания сборника «Прозаические произведения» (1898, 1900). В 1904 г. издана отдельным изданием.Вернувшись в августе 1896 г. из Рапперсвиля в Польшу, Жеромский около полутора месяцев проводит в Кельцах, где пытается организовать издание прогрессивной газеты. Борьба Жеромского за осуществление этой идеи отразилась в замысле повести.На русском языке повесть под названием «Луч света» в переводе Е.


Верная река

Роман «Верная река» (1912) – о восстании 1863 года – сочетает достоверность исторических фактов и романтическую коллизию любви бедной шляхтянки Саломеи Брыницкой к раненому повстанцу, князю Юзефу.


О солдате-скитальце

Впервые напечатан в журнале «Голос», 1896, №№ 8—17 с указанием даты написания: «Люцерн, февраль 1896 года». Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения» (Варшава, 1898).Название рассказа заимствовано из известной народной песни, содержание которой поэтически передал А. Мицкевич в XII книге «Пана Тадеуша»:«И в такт сплетаются созвучья все чудесней, Передающие напев знакомой песни:Скитается солдат по свету, как бродяга, От голода и ран едва живой, бедняга, И падает у ног коня, теряя силу, И роет верный конь солдатскую могилу».(Перевод С.


Расплата

Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения», 1898 г. Журнальная публикация неизвестна.На русском языке впервые напечатан в журнале «Вестник иностранной литературы», 1906, № 11, под названием «Наказание», перевод А. И. Яцимирского.


Сумерки

Впервые напечатан в журнале «Голос», 1892, № 44. Вошел в сборник «Рассказы» (Варшава, 1895). На русском языке был впервые напечатан в журнале «Мир Божий», 1896, № 9. («Из жизни». Рассказы Стефана Жеромского. Перевод М. 3.)


Рекомендуем почитать
Королевское высочество

Автобиографический роман, который критики единодушно сравнивают с "Серебряным голубем" Андрея Белого. Роман-хроника? Роман-сказка? Роман — предвестие магического реализма? Все просто: растет мальчик, и вполне повседневные события жизни облекаются его богатым воображением в сказочную форму. Обычные истории становятся странными, детские приключения приобретают истинно легендарный размах — и вкус юмора снова и снова довлеет над сказочным антуражем увлекательного романа.


Угловое окно

Крупнейший представитель немецкого романтизма XVIII - начала XIX века, Э.Т.А. Гофман внес значительный вклад в искусство. Композитор, дирижер, писатель, он прославился как автор произведений, в которых нашли яркое воплощение созданные им романтические образы, оказавшие влияние на творчество композиторов-романтиков, в частности Р. Шумана. Как известно, писатель страдал от тяжелого недуга, паралича обеих ног. Новелла "Угловое окно" глубоко автобиографична — в ней рассказывается о молодом человеке, также лишившемся возможности передвигаться и вынужденного наблюдать жизнь через это самое угловое окно...


Каменная река

В романах и рассказах известного итальянского писателя перед нами предстает неповторимо индивидуальный мир, где сказочные и реальные воспоминания детства переплетаются с философскими размышлениями о судьбах нашей эпохи.


Услуга художника

Рассказы Нарайана поражают широтой охвата, легкостью, с которой писатель переходит от одной интонации к другой. Самые различные чувства — смех и мягкая ирония, сдержанный гнев и грусть о незадавшихся судьбах своих героев — звучат в авторском голосе, придавая ему глубоко индивидуальный характер.


Ботус Окцитанус, или Восьмиглазый скорпион

«Ботус Окцитанус, или восьмиглазый скорпион» [«Bothus Occitanus eller den otteǿjede skorpion» (1953)] — это остросатирический роман о социальной несправедливости, лицемерии общественной морали, бюрократизме и коррумпированности государственной машины. И о среднестатистическом гражданине, который не умеет и не желает ни замечать все эти противоречия, ни критически мыслить, ни протестовать — до тех самых пор, пока ему самому не придется непосредственно столкнуться с произволом властей.


Столик у оркестра

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


В сетях злосчастья

Впервые напечатан в журнале «Критика» (Краков, 1905, тетрадь I). В этом же году в Кракове вышел отдельным изданием, под псевдонимом Маврикия Зыха. Сюжет рассказа основан на событии, действительно имевшем место в описываемой местности во время восстания 1863 г., как об этом свидетельствует предание, по сей день сохранившееся в народной памяти. Так, по сообщению современного польского литературоведа профессора Казимежа Выки, старые жители расположенной неподалеку от Кельц деревни Гозд рассказывают следующую историю о находящейся вблизи села могиле неизвестного повстанца: «Все они знают от своих отцов и дедов, что могильный крест стоит на месте прежнего, а тот — на месте еще более старого, первого, который был поставлен кем‑то нездешним на могиле повстанца, расстрелянного за побег из русской армии.


Искушение

Впервые напечатан в журнале «Голос», 1891, № 5 как новелла из цикла «Рефлексы» («После Седана», «Дурное предчувствие», «Искушение» и «Да свершится надо мной судьба»). Вошел в сборник «Рассказы» (Варшава, 1895). На русском языке был напечатан в журнале «Мир Божий», 1896, № 9, перевод М. 3.


Под периной

Впервые напечатан в журнале «Голос», 1889, № 49, под названием «Из дневника. 1. Собачий долг» с указанием в конце: «Продолжение следует». По первоначальному замыслу этим рассказом должен был открываться задуманный Жеромским цикл «Из дневника» (см. примечание к рассказу «Забвение»).«Меня взяли в цензуре на заметку как автора «неблагонадежного»… «Собачий долг» искромсали так, что буквально ничего не осталось», — записывает Жеромский в дневнике 23. I. 1890 г. В частности, цензура не пропустила оправдывающий название конец рассказа.Легшее в основу рассказа действительное происшествие описано Жеромским в дневнике 28 января 1889 г.


Последний

Впервые напечатан в газете «Новая реформа», Краков, 1890, №№ 160–162, за подписью Стефан Омжерский. В 1895 г. рассказ был включен в изданный в Кракове под псевдонимом Маврикия Зыха сборник «Расклюет нас воронье. Рассказы из края могил и крестов». Из II, III и IV изданий сборника (1901, 1905, 1914) «Последний» был исключен и появляется вновь в издании V, вышедшем в Варшаве в 1923 г. впервые под подлинной фамилией писателя.Рассказ был написан в феврале 1890 г. в усадьбе Лысов (Полесье), где Жеромский жил с декабря 1889 по июнь 1890 г., будучи домашним учителем.