«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica») - [30]

Но в вопросе Буттафавы таилась каверза, кажется, заставшая Бродского врасплох. «И поэтому вы не стали подписывать прошлой весной знаменитое Письмо десяти, которое бросало вызов Горбачеву»?

«Мне прислали письмо, чтобы я его подписал, но оно показалось мне ужасающе глупым, – оправдывается Бродский. – Оно содержало лишь перепевы из западной прессы. Там не было никакой главенствующей идеи. Я сообщил, что подпишу, если в письмо внесут изменения. Следовало сформулировать свое несогласие более точно, а не пересказывать “Нью-Йорк Таймс”. Мне ответили, что на переделку нет времени: или подписывай это, или вообще не подписывай. И я сказал “нет”. Не то чтобы я был не согласен по принципиальным вопросам, но мне не хотелось ставить свою подпись под столь банальным документом».

«А что вы думаете о Горбачеве?» – продолжает свою линию Буттафава.

«Я поддерживаю его всей душой. Нельзя не приветствовать то, что происходит сегодня в СССР, особенно в области культуры. Огромная разница с тем, что было пятнадцать лет назад или даже три года назад. Однако мне бы хотелось, чтобы Горбачев вел себя как просвещенный тиран. Он мог бы расширить свою просветительскую деятельность до неслыханных пределов: я бы на его месте начал с того, что опубликовал на страницах “Правды” Пруста. Или Джойса. Так он действительно смог бы поднять культурный уровень страны».

«Вы в чем-нибудь не согласны с Горбачевым?» – поступает новый вопрос.

«Сегодня у меня нет никаких возражений по поводу его деятельности. Мое несогласие касается системы, на вершине которой стоит Горбачев».

Конечно, умелому интервьюеру удалось представить Бродского в двух ипостасях: как критика двоемыслия и его последовательного приверженца. Бродский отказывается подписать диссидентское письмо, отыскав в нем дефект. Но аргументация Бродского страдает еще большим дефектом. Ведь Бродский отказывается признать, что не разделяет позиции диссидентов и, скорее, готов поддержать власть и ее представителя – Горбачева. Но почему бы Бродскому не повторить тактику профессора Преображенского из известного произведения Михаила Булгакова? Получив предложение «взять несколько журналов в пользу детей Германии по полтиннику за штуку», Профессор говорит, что ему это не подходит.

«– Почему же вы отказываетесь? Вы не сочувствуете детям Германии? – Равнодушен к ним.

– Жалеете отдать полтинник?

– Нет.

– Так почему же?!

– Не хочу».

Но интервьюеры ранга Буттафавы попадались Бродскому нечасто. Чаще полемика с Бродским велась завуалированно даже такими мыслителями, как Милош. Испытывая «инстинктивное отвращение» к имперскому патриотизму Бродского, Милош подменял открытый вызов полупрозрачным иносказанием. «Польскому Поэту свойственно защищать свой народ, в то время как Русский Поэт стоит на стороне государственной власти». Не менее уклончивую позицию Милош занимает и в интервью, данном Сильвии Фроловой для «Новой Польши».

«В “Годе охотника” вы упоминаете о его (Бродского. – А. П.) высокомерии. В чем оно проявлялось?»

«Это была его личная черта. Я этого не чувствовал, он был моим верным другом, но другим доставалось. Быть может, это было отношение русского к иностранцам. Бродский был глубоким русским патриотом, но и немного империалистом».[158]

«Тон “Оды Сталину” не чужд самому Бродскому, – пишет Ирена Грудзинская-Гросс. – В одном из его собственных стихотворений, “На смерть Жукова” (1974), как и у Мандельштама, объединены энкомион (на смерть народного героя) с сатирой (герой спокойно умирает в постели, не испытывая угрызений совести за гибель тысяч посланных им на смерть солдат). <…>. Мне кажется, что как “Оду” Мандельштама, так и “На смерть Жукова” Бродского можно назвать патриотическими. В них много горечи, но и своего рода восхищения Россией. (Это противоречит утверждению Валентины Полухиной, что в России Бродский не написал ни одного политического или даже “гражданского” (civic) стихотворения, отчего, в частности, она называет его не сыном, а пасынком России.)»[159]

Сам Бродский не отрицал гражданской и даже государственной направленности стихотворения «На смерть Жукова». В интервью, данном Соломону Волкову, он высказался так: «Между прочим, в данном случае определение “государственное” мне даже нравится. Вообще-то я считаю, что это стихотворение в свое время должны были напечатать в “Правде”». Конечно, желание увидеть свое стихотворение напечатанным в «Правде», высказанное ретроспективно, вряд ли воспринималось читателями как нравственный изъян. Но если допустить, что Бродский сочинял стихотворение с мыслью предложить его для печати в «Правде», то чем его позиция будет отличаться от позиции, скажем, Сергея Михалкова? В той же «Правде» мог бы быть напечатан ответ Бродского на вопрос о причинах неприятия стихотворения в эмигрантских кругах. «Ну, для давешних эмигрантов, для Ди-Пи (Displaced Person) Жуков ассоциируется с самыми неприятными вещами. Они от него убежали. Поэтому к Жукову у них симпатий нет. Потом Прибалты, которые от Жукова натерпелись».

Установка на публикацию в «Правде» могла диктовать Бродскому еще один комментарий на эту тему: