Непредсказуемый Берестов - [67]

— А малец-то сегодня с самим командующим за ручку! Спросите хоть Сашку из артполка…

И все-таки выходит, что Еремеев и впрямь родился в рубашке.

10

А Женька и Саша размашистым шагом уходили все дальше и дальше в глубину леса.

— Ну чего ты вылез?! — кричит Саша. — Шутка ли, вперся на чужое партсобрание и давай орать.

— А как же, Саш? Я молчать не буду, когда такое дело. Это же Еремеев! Мы шли вместе… Эх, Саша!

— А все равно нарушил маскировку… Тебе бы от начальства прятаться, а ты вылез… — Но вдруг Зайцев улыбнулся широко и довольно — натуральный Борис Андреев! — А вообще-то правильно! Здорово получилось!

— Конечно, здорово! Надо Еремеева отыскать. Ладно?

— Я сам отыщу. А ты отсиживаться будешь несколько дней.

Услышав «отсиживаться», Женька надулся.

— Саш… — занудил он.

— Нельзя высовываться. Навел шороху, теперь сиди… — и снова Саша улыбнулся. — А ведь спас ты мужика!..

Женька доволен и горд, но молчит, сопит. Только не может долго продолжаться его сопение. Они съезжают с высокой горки в лощину, и он говорит:

— Саш, чего скажу! — Женька переводит дух. — Слушай, я ж придумал! Ну, чтоб стекла у биноклей на солнце не отблескивали. Помнишь?

Еще бы не помнить! Сидели они тогда в лесочке, над замерзшей речкой, наблюдали невооруженным глазом за немецкими батареями. День был морозный, солнечный… Саша, развернув карту, чертил свои закорючки, а Женька от нечего делать взял бинокль да и направил его на противоположный берег. Ничто не предвещало неприятностей, все было учтено, и тут вдруг полетели мины, да так кучно, что Женька с Сашей еле ноги унесли. Зайцеву осколком ушанку разрубило. Саша тогда здорово разозлился на Женьку, какими только словами его не называл и отправить обещал к чертовой матери…

— Ты чего за бинокль хватаешься?! — кричал Саша. — Если котелок не варит, сиди дома! Солнце ему в морду, а он оптикой балует. Не в театре небось!

Женька страшно переживал, чуть не плакал. Это уж потом Саша сказал: «Конечно, я, дурак, виноват. Не растолковал тебе, что против солнца бинокль — гроб».

Так еще бы Зайцеву не помнить! И он спросил:

— Чего придумал-то?

Женька притормозил лыжами.

— Все очень просто! Трубочки из бумаги склеивать и на окуляры надевать. Солнце сверху светит, а на стекла не попадает. Мы сидим, все видим и не чихаем.

— Гляди-ка, верно! И просто. Проще пареной репы! У тебя точно котелок варит.

А через два дня… Сидит старший политрук Мещеряков в землянке и читает письмо из дома. Читает, головой покачивает, улыбается… Вдруг на пороге появляется фигура командира полка. Майор только что провел занятия с командирами дивизионов, распекая их по своей привычке, и еще не отошел. Увидев улыбающееся лицо комиссара, вовсе взбеленился:

— Читай, читай. Улыбайся! — Мещеряков вскинул на Ратова удивленные глаза. — Твой Зайцев мальчишку опять уволок с собой. И нету. Не вижу…

— Ничего с ним не будет. Задержались небось. Не в гости, поди, ходят.

— Ты меня не учи, куда они ходят! — уже кричит майор. — Я тебя предупреждал. Все, хватит! Это ж надо! На партсобрании выступать вздумал, шуму наделал! И где? В дягилевском полку! Нашел место!

Ратов и Дягилев, мягко говоря, не дружили и частенько друг другу «шпильки вставляли». Комиссар полка знал это и не одобрял, но с характером Ратова совладать было тяжко. Только мальчишка уж тут ни при чем! И комиссар сказал спокойным тоном:

— Зато малец, можно сказать, командира спас. Нет, парень у нас что надо! Ты давно бы рапорт написал генералу, если уж на себя брать не хочешь…

— Вот оно что! — взвился Ратов. — Теперь я виноват, оказывается? Рапорт не хочу писать. А что писать? Назови мне его особые заслуги перед Родиной. Ведь с меня спросят. Ага, молчишь. Все вы ангелы, а шишки командиру, у него, известно, шкура дубленая…

— Ну ладно, — улыбнулся Мещеряков. — Никуда Зайцев парня не уволок. Сидит Морковка в землянке, ППР изобретает.

— Что за ППР? — сразу переключился командир полка. У него это, как у хорошего шофера, незаметно получается: раз — и другая скорость. — ППР? Интересно. Что за штука?

— Проще пареной репы! Бликозащитные трубки для биноклей.

— Да что ты! Надо посмотреть. Я ж говорю, мировой парнишка.

— Это я говорю мировой… — скалится старший политрук.

— Ладно! Все тебе надо поперек вставить!

— Ну, Дмитрий Николаевич, тебя одна могила исправит.

— А ты и после смерти будешь мне шпильки вставлять…

И сообразив, что хватил через край, сам рассмеялся, показывая розовые десны и хлопая себя по коленкам. Вот такой этот героический командир полка.

В землянку набилось много народа. Кто сидел, кто стоял, кто дымил самокрутками, выпуская махорочный дым в дверную щель.

Ратов и Мещеряков вошли и встали в тамбурчике, наблюдая за происходящим в землянке.

А в землянке полная тишина. Слышен только Женькин голос. Он сидит в глубине, на дощатом столе, поджав под себя ноги. На нем белая бязевая рубашка, что называется «нательная», и такие же подштанники, что называются «кальсонами».

Женька рассказывает:

…Тут и доложили королеве, что будет бал и король хочет видеть на ней свой дорогой подарок, эти самые бусы. Что делать? Бус-то нет. Целый скандал может получиться! Королева, конечно, догадалась, что все это нарочно подстроено кардиналом. Ясно — ему шпики доложили, что бусы уплыли в Англию. Как же быть? Вызывает королева свою эту, ну, горничную и говорит ей, так и так, мол, погибаю. Горничной жалко стало свою госпожу, и она сказала, что есть у нее один человек по имени д’Артаньян и он для королевы все сделает. Вот бы его за этими бусами в Англию послать! Королеве деваться некуда. С удовольствием, говорит, пусть едет, а если привезет бусы к сроку, будет ему награда и примут его в мушкетеры короля. Ладно. Услышал о том д’Артаньян, обрадовался. Только что он может один сделать? И к своим друзьям — Атосу, Портосу и Арамису: ребята, помогайте!