Непредсказуемый Берестов - [66]

— Так, — отвечает другой голос. — У села Кумушки.

— А ваша дивизия в этом районе вообще не находилась.

— Так дивизии-то уже не было. С двадцать шестого июня…

— Как же так? Дивизии не было, а вы, однако, оказались в госпитале, в Брянске.

— Я же говорил. Выходил из окружения. Двадцать четвертого августа перешел фронт на участке дивизии полковника Ракитина, а тридцать первого августа в бою у деревни Кумушки был ранен, эвакуирован в брянский госпиталь.

— Кто, однако, может это подтвердить?

— Так есть же документы из госпиталя…

— А в госпиталь откуда попали? Кто подтвердить может? Кто, однако, может?..

— Никто не может. Сам понимаю.

— Вот в этом вся загвоздка! То, что вы показали себя в нашей дивизии с лучшей стороны, это, однако, факт. Сохранили при себе, находясь в окружении, партбилет и другие документы — факт. Однако… Люди выходили из окружения группами, целыми полками… Вы же находились два месяца один-одинешенек… Где? У врага.

— Как это у врага? Елки-моталки! — не выдерживает ответчик. — Так можно договориться до чего хочешь. У меня штамп проверки стоит. Там люди тоже не пяткой думали…

В помещении зашумели. Раздались голоса: «Знаем, что такое окружение!», «Прошлый год натерпелись…», «Надо по существу!..»

С Женькой творилось невообразимое. Услышав любимейшую присказку Еремеева, он, ничего еще не понимая в происходящем, признал командира, и только «маскировка» не давала ему права закричать на всю эту огромную длинную комнату… Женька, приподнявшись, выглядывает из-за плеча впереди сидящего и, растянув рот до ушей, предвкушает встречу с Еремеевым. Вот это да!

Правда, он видит только спину старшего лейтенанта, а за столом, лицом к залу сидит седоволосый майор в очках. Вот он поднял руку.

— Тихо! Что за шум? Товарищи коммунисты! У нас, однако, есть сигнал, и мы должны разобраться…

— Так разбирайтесь, а не обвиняйте! — перебивает его Еремеев.

— А вы, товарищ Еремеев, на партсобрании. И ведите себя, как положено… — тут майор снова зашелестел бумагами.

Ага! Женька вдруг учуял недоброе, несправедливо-грозное. Что это он на Еремеева? И мальчишка уже ненавидит этого очкастого майора. А тот продолжает:

— И еще один вопрос. За бои в Финляндии вы были награждены медалью «За боевые заслуги»… В сороковом году. Так?

— Так, — отвечает Еремеев. — Имеется документ.

— Документ-то имеется, а где же, однако, медаль? — Очкастый вперил взгляд в командира, а тот молчит. — Может быть, враг уже использовал вашу боевую награду? — Очкастый поверх очков победно глянул в зал.

И только тут трагическая ситуация доходит до Женькиного сознания. А тот капитан из НКВД еще говорил: «В рубашке родились»… И Женька, забыв о «маскировке» и обо всем на свете, кроме необходимости немедленно сказать правду, закричал:

— Дядя Еремеев! Товарищ старший лейтенант! Я здесь! Что это он говорит? А медаль-то, вот она. Во! — откуда-то из-за пазухи, из глубокого кармана, Женька достает медаль и поднимает ее как можно выше над головой.

Все обернулись. У стола стоит ошарашенный Еремеев. Губы его шевелятся, но сказать он ничего не в силах. Кто-то крикнул: «Сверить номера по документу!» А вокруг гомон, чей-то возглас: «Это Морковка, из батальона связи! Банщики его нашли!», «Смотри-ка, опять малец объявился…» А медаль уже пошла из рук в руки…

Зайцеву увести бы Женьку, и он тащит его, но мальчишка осмелел. Видя лица, обращенные к нему и, понимая теперь значение всего происходящего, он хочет сказать им, этим людям, которые, Женька уверен, не желают его другу ничего плохого, истинную правду.

— А что долго добирались до фронта, так быстрее нельзя было. Дядя Еремеев на себе пограничника нес. Раненого! А кругом-то немцы. И шли ночами… Я днем разведую, а ночью идем… — и вдруг спросил, словно С укоризной: — Товарищ старший лейтенант, а чего же сами-то не сказали, как дело было?

Еремеев молчит. На губах его блуждает улыбка. Глаза полны слез. А усы-то не сбрил, — мелькнуло в голове у Женьки.

— Номера, однако, совпали! — сообщил председатель, И тут же спросил: — Как медаль оказалась у мальчика?

— Я наградил его! — громко и уже с вызовом произнес Еремеев. — За мужество в бою. Если бы не он…

— Как это наградил? — перебивает его майор. — Вы что, Калинин?

— Так моя ж медаль! Я прошу вернуть ее товарищу Берестову!

Во как! И медаль поплыла обратно к Женьке, а очкатый уткнулся в бумагу, делая вид, что ничего не видит. А вокруг шумят, кто-то даже засмеялся, захлопал. Председатель опять поднял руку и, угомонив всех разом, спросил:

— Коммунист Еремеев, не проще ли было, однако, самому сказать то, что здесь выяснилось?

— А кто бы мне поверил? Сигнал у вас есть, а свидетелей у меня нет.

Тут кто-то крикнул: «Дать бы этим сигнальщикам! Сволочи!».

— Однако, оказывается, есть свидетели, — сдержанно улыбнувшись, председатель кивнул в сторону Женьки.

— Это чудо! Товарищ майор! Такого в жизни не бывает… Еще в августе его отправили в Москву. Это, это, героический паренек, елки-моталки!

И все снова обернулись в сторону Женьки. Но того уже не было. А боец, что вначале беседовал с Зайцевым, развел руками и, смешно оттопырив губу, сообщил громко: