Неосновной инстинкт - [24]

— Рин? — удивился он, и подошел к жене. — Ты не спишь?

— Нет, — безразлично ответила она, не поворачиваясь. Не похоже на неё.

— Ты чего? — положил он руки на её плечи под тонким шелковым халатиком. Никакой реакции. Не повернулась.

— Где ты был? — холодно прозвучал голос. Гук стал понимать.

— По делам мотался, — как обычно, не задумываясь, правдоподобно отчитался он.

— Каким?

— Ну как каким — рабочим! — попытался он улыбкой скрасить недобрый приём и развернуть жену на себя, но та убрала от себя его руки и отступила.

— Каким ещё рабочим?! — шепотом гаркнула она. — Я звонила в офис — никто не взял! Я звонила тебе на мобильный — никто не взял! Почему?! Почему ты не слышал звонки?

— Рин, милая, — ухватил он её, брыкающуюся, но не сумевшую воспротивиться, за запястье, и притянул к себе. — У меня отключен звук, почти всегда, когда я на переговорах. Ты же знаешь… я не думал, что ты не уснешь…

— Я спала, но проснулась Бом, начала плакать, так громко, что мне показалось, что она что-то чувствует! — разнервничавшаяся, Херин уткнулась в грудь мужа, судорожно найдя его ладонями и загладив его ими. — Я никак не могла её успокоить, часа два… она всё плакала и плакала, я звонила тебе, а ты не брал… и я… я… — она заплакала и сама, не выдержав. Ёнгук словно удар под дых получил. Он не мог видеть, как плачет Херин. Как мучаются и умирают люди — мог, а вот как жена плачет — нет. У него нутро выворачивалось и легкие лопались под ребрами от осознания, что это из-за него. Он сжал её тесно-тесно, посадив в клетку своих рук и начав целовать родную макушку.

— Прости, Рин, пожалуйста, прости, я не знал. Не плачь, умоляю, я, действительно, был занят…

— Где ты был, Гук? Где? — дрожала она, успокаиваясь, но не быстро. — Ты так часто пропадаешь по ночам! Ну какие адвокаты работают ночью?! Ладно бы выпившим приходил, я бы подумала, что у вас корпоративные посиделки, гулянки с коллегами, переговоры с партнерами в барах… но ты такой трезвый и собранный…

— Солнышко ты моё, — захохотал тихо Гук. — Ну что ты у меня за причуда? Тебе не нравится, что я трезвый домой прихожу? Где это видано… Ты только не подумай, что я идеальный. Я курю, между прочим.

— Ты мне изменяешь? — подняла она на него отчаянно испуганные глаза. Мужчина опешил.

— Ты что? С ума сошла? Да мне кроме тебя никого в мире не надо, — чтобы доказать свои слова, Гук перешел губами к виску, потом к скуле, к щеке и, наконец, губам, заставляя их молчать и не произносить напрасных обвинений. И не задавать ненужных вопросов. Он не может ей сказать, что он золотой! Так надо, так лучше. Для её же спокойствия. Херин много пережила и очень хрупкая в душе, его нежная и слабая девочка.

— Тогда почему ты отсутствуешь дома по ночам или приезжаешь очень поздно? — отрывалась она от поцелуев, чтобы продолжать допрос. Ох уж женщины! Ёнгук сдернул халат с её плеч, под ним была сорочка. Впившись в её шею, он спустился к ключицам, напер на Херин, прижав её к окну, и задрал подол. — Почему ты молчишь?

— Потому что я сгораю от желания заняться с тобой любовью, — трусиков на ней не было. Он всё равно их постоянно срывал, так что супруга разучилась надевать их на ночь. — Я юрист-международник, Рин, у меня дел — до хера и больше. Я их разгребаю с утра до ночи, и того не хватает. Пожалуйста, можно я не буду говорить сейчас о делах? Я просто хочу чувствовать тебя, обнимать тебя…

— Гук… — сдаваясь, прошептала она. Приподнятая, девушка была насажена на его готовый член. Простонав, Херин расслабленно выдохнула. Ёнгук жарко любил её, покрывая поцелуями, и лучших доказательств того, что ему никто другой не нужен, придумать было невозможно. — Гук…

— Ну, скажи, разве я набрасывался бы так на тебя, если бы уже натрахался где-то?

— Как будто бы ты дважды, а то и трижды не сможешь, — уже бессмысленно споря, заулыбалась Херин. Любимое тело прижалось к ней, вбиваясь до глубин, которые отзывались только ему, которые хотели только его.

— С тобой — сколько угодно, Рин, родная, любимая моя, — облизывая пересыхающие губы — надо бы бросать курить, — он целовал ими благословенное лицо, которое придало смысл его жизни. Женщина, подарившая ему дочь, его единственная, до которой он никого не любил, после которой не хочет мыслить ни о чем. Разве может он сидеть спокойно в квартире, не пытаясь бороться с грязью и преступностью, которые там, за порогом? Его Херин выходит в магазин, его дочь вырастет и пойдет в школу, будет жить в этом городе. Разве имеет право он — ответственный за них, — не сделать всё вокруг безопасным для их существования? Чтобы их ребенок, и будущие, если они появятся, дети, могли улыбаться и не опасаться, что однажды какой-то уродский дядя посадит их в машину и выпотрошит в пригороде, размалевав под шлюху, будь ты мальчик или девочка, ради этого он разнесёт все заговоры Нью-Йорка и достанет даже из ада последнего, кто организует криминал. Зарычав от оргазма, Гук успел выйти из Рин, засмеявшейся и накрывшей ему рот ладонью.

— Папа, ты разбудишь Бомми!

— Ничего, зато она точно будет знать, что родители любят друг друга, — Ёнгук захватил губы Херин и, буквально вылизав их и облизавшись после этого, стал отдышиваться. — Пусть знает, что мама самая любимая на свете женщина.