Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней - [54]

В кухне алкоголь уже разлит по серебряным кубкам, расставленным перед мужчинами, чтобы те могли провозгласить лехаим[175] и объявить нас женихом и невестой. Хая начинает обзванивать всех наших родственников, я звоню паре одноклассниц и сообщаю им новость, и вскоре дом переполняется людьми, которые целуют и поздравляют меня и моего будущего мужа.

Моя будущая свекровь преподносит мне уродливый серебряный браслет с цветочным орнаментом (я притворяюсь, что он мне нравится), а мои подружки приходят с воздушными шарами, румяные с ночного морозца. Хая делает фотографии на одноразовый фотоаппарат Kodak.

Мы назначаем дату свадьбы в августе, через семь месяцев. До свадьбы я смогу увидеть жениха только разок-другой, и Зейде неодобрительно относится к тому, чтобы хосн[176] и кале болтали по телефону. Когда все расходятся, я прощаюсь с ним и стараюсь запомнить его лицо, потому что это единственное в нем, что не вызывает у меня сомнений. Но этот образ быстро угасает, и спустя две недели кажется, что я его никогда не видела.

Шпринца, младшая сестра моего жениха, обручается через неделю после нас. Ей двадцать один год, и обручиться раньше она не могла, потому что ее старший брат все еще был холост. Мне не понять, как кому-то могла понравиться та девушка, которую я видела в гастрономе — с этими торчащими зубами и жестким взглядом, с грубым голосом и мужеподобными манерами. Оказалось, что она выходит замуж за лучшего друга Эли, и мне кажется, что затеяла она это только ради того, чтобы быть как можно ближе к брату — раз уж браком сочетаться она с ним не может.

Они с Эли очень близки, рассказала она мне в вечер нашей помолвки, оттащив меня в сторонку ради совместной фотографии. Ближе, чем любые брат и сестра. Она произнесла это, сверля меня взглядом, из-за чего ее слова показались мне угрозой и прозвучали как «Мой брат никогда не полюбит тебя так, как любит меня».

Но он, конечно, полюбит. Я всегда буду для него на первом месте. Я красивее, приятнее и веселее, чем она, — разве можно предпочесть ее мне?

На следующей неделе у нас с Эли тноим[177] — вечеринка, на которой мы подпишем договор о помолвке. Как только тноим подписан, обратного хода больше нет. Раввины говорят, что лучше уж развестись, чем разорвать договор о помолвке. На вечеринке я получу свое кольцо с бриллиантом (надеюсь, изящное, в моем вкусе) и подарю Эли часы жениха. Вместе с тетей Хаей я отправляюсь в ювелирный и выбираю часы Baume & Mercier с гладким золотым циферблатом и золотым сетчатым браслетом за две тысячи долларов. Хая выписывает чек на предъявителя, который Зейде выдал ей без тени сомнения. На мои нужды никогда прежде не тратили такие деньги, и мне с трудом верится в происходящее. Внезапно деньги вообще перестают быть проблемой. Финансы безграничны, когда речь идет о моей помолвке. В бутике Хая выбирает темно-бронзовое бархатное платье с атласной оборкой цвета меди и отдает его портнихе, чтобы та подогнала его точно по моей фигуре. (Хая говорит, что хорошее ателье — лучший друг женщины.) Тетя Рахиль подстригает мне волосы в короткий «боб», так что шея видна над высоким воротом платья. Она говорит, что к свадьбе волосы отрастут.

Утром в день вечеринки я просыпаюсь с конъюнктивитом. Сделать с ним ничего нельзя — сколько бы тонального крема я ни размазывала под глазом, из-за отека все лицо выглядит перекошенным. В отчаянии я спешу за глазными каплями в клинику на Хейуорд-стрит, но даже к вечеру воспаление не уходит. Мне приходится нацепить отважную мину и делать вид, что все в порядке. Несмотря на то что на протяжении вечеринки улыбка не сходит у меня с лица, я чувствую себя как в тумане. Я с трудом различаю предметы и ощущаю слабую пульсацию во лбу. Все, что я могу, — это только молиться, что никто ничего не заметит. Не представляю ничего унизительнее, чем выволочка от Хаи за мой несчастный вид на празднике в честь собственной помолвки.

Нанятый нами профессиональный фотограф приезжает пораньше и фотографирует нас с Эли вдвоем: на этих снимках мы стоим в метре друг от друга, а между нами — ваза с мрачными, несимпатичными тропическими цветами. Такой букет заказала к празднику моя будущая свекровь. Я уже ненавижу ее вкус. Я мечтала о воздушной конструкции в японском стиле из пастельных орхидей и гортензий, какие сейчас делают некоторые местные флористы. Вместо этого мне приходится вдыхать острый запах эвкалипта. Не очень по-свадебному, как по мне.

Фотограф пытается добиться от нас разнообразных поз, а я слежу за тем, чтобы в кадр смотрел мой здоровый глаз. Он придвигает к нам столик с десертами и заставляет меня взять птифур и изобразить, будто я кормлю им Эли. Позади фотографа я замечаю мать Эли, у которой на лице написан шок. При виде нашей непристойной позы она осуждающе поджимает губы. Готова поспорить, она рада, что никто из гостей еще не приехал и не видит, что тут творится.

Сквозь марево от капель в глазах мне кажется, что Эли мне нравится; по крайней мере, мне нравится его улыбка, его светлые голубые глаза, его стройные плечи, его мужественные руки, его осторожные движения. Мне нравится то, что я вижу. Интересно, нравится ли ему то, что видит он.