Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней - [43]

— Нет, Фрайда, ну как ты не поймешь? — медленно произносит Зейде. — Все думают, что это одно и то же.

Баби считает, что будет еще один холокост. Она думает, что будут беспорядки и что американцы захотят выслать всех евреев. Она говорит, что всегда знала, что однажды это повторится.

— Сделай тшуву[152], — умоляет она меня. — Успей покаяться до Йом Кипура. Мир может перевернуться вверх дном за долю секунды.

Поговаривают, что в деревне Нью-Сквер, небольшом хасидском поселении на севере штата Нью-Йорк, заговорила рыба. Бьющийся в агонии карп открыл рот и выдал предостережение евреям, чтобы покаялись в своих грехах, иначе их ждет серьезная кара. В народе паника. Судя по рассказам, рыботорговец Моше собирался забить и почистить карпа, заказанного к празднику[153] и уже занес было свой тяжелый секач над рыбьей головой, как вдруг она разинула пасть, и оттуда раздался голос. Нашлись и свидетели этого события — и евреи, и неевреи с рыбного рынка, которые утверждают, что слышали, как рыба заговорила. Она назвала себя по имени и заявила, что была послана напомнить евреям о том, что Бог все еще наблюдает за ними, что накажет их за проступки. «Молите о прощении, — провозгласила рыба, — иначе будете истреблены».

Поскольку произошло это сразу же после атаки на башни-близнецы и прямо перед Йом Кипуром, ежегодным днем раскаяния, эта байка наделала много шуму. Что это, если не звоночек для всех нас? Пришло время покаяться по-настоящему. Нам только что доказали, что реинкарнация[154] реальна.

Эта история быстро разлетелась, а подробности ее менялись прямо на ходу. Каждый день кто-нибудь да заглядывал к нам, чтобы поведать предположительно истинную версию случившегося. Но не в истине было дело; в сухом остатке суть была одной и той же. Если рыба заговорила, значит, все это правда. Думать об этом было страшновато. Теперь вряд ли кто-то будет совершать обряд искупления перед Йом Кипуром, молясь только потому, что так принято. Все вокруг меня по-настоящему напряглись — люди восприняли эту историю всерьез.

Мне тоже хочется верить, что рыба заговорила, — но по иной причине. Я не желаю думать о своих грехах и пачке наказаний, уготованных мне Богом. Я хочу сосредоточиться на волшебном происшествии, на чудесном возвещении рыбы, после которого она испустила дух. Говорят, что эту рыбу в желатиновой глазури подали в доме рыботорговца во время трапезы перед постом.

Зейде не верит в говорящую рыбу. Он говорит, что Бог больше не творит чудес — не в наше время. Что он предпочитает действовать, не нарушая природный ход вещей, чтобы его вмешательство не привлекало внимания. Я понимаю, почему эта история может вызвать скепсис, но не могу согласиться с доводами Зейде. Почему это Бог вдруг перестал творить чудеса? Уж конечно, тот Бог, который раздвинул Красное море и осыпал манной пустыню, не утратил аппетит к эффектным жестам. Я скорее поверю в реинкарнацию, чем в ад. Мысль о загробной жизни кажется куда более сносной, когда знаешь, что есть возможность вернуться.

Несмотря на шумиху с говорящей рыбой, на Йом Кипур Зейде, как всегда, поедет в Нью-Сквер. Он давно дружит со Скверским Ребе и когда-то даже хотел туда переехать, но Баби воспротивилась. Она сказала, что у нее дурное предчувствие насчет этой деревни, которая тогда состояла из двух рядов коттеджей на северо-западной окраине округа Рокленд. И она оказалась права. Теперь у них там отдельные тротуары для мужчин и для женщин, помеченные разными цветами. Я сгорела бы со стыда, если бы мне пришлось жить там, где запрещено ходить по определенной стороне улицы.

Мы с Баби остаемся в Вильямсбурге и вместе идем в шуль в единственный день в году, когда женская секция используется по назначению. День поста все проведут в молитвах о прощении. Я плохо переношу пост, и необходимость простоять весь день в шуле никак не отвлекает меня от свербящего чувства голода. Все вокруг меня искренне каются, охваченные страхом, что сегодня их будущее решается на небесах.

В школе рассказывали, что если мы не покаемся в грехах до того, как в Йом Кипур в последний раз протрубят в бараний рог[155], то Ашем совершит собственное правосудие. За все в этом мире воздается по заслугам, подчеркивают учительницы; каждая толика страданий засчитывается и оценивается Богом. Я начинаю понимать, в чем заключается логика в утверждении, что мы грешны от рождения: из нее следует, что чем больше мы страдаем, тем большее зло являем собой. Но Баби и Зейде самые благочестивые люди из всех, кого я знаю, однако вся их жизнь наполнена страданиями. Что же такого они наделали, чтобы это заслужить?

Страдания сейчас совсем не те, что были раньше, объясняет мне Баби. Теперь люди жалуются на то, что у них нет красивой одежды или дорогой машины. «В моем детстве мы были счастливы, если в доме находилась хоть крошка еды, — вспоминает она. — Мы были вместе, и это было важнее всего».

Хоть Баби и не любит вспоминать о прошлом, мне изредка удается уговорить ее рассказать о своей матери. Ее звали Хана Рахиль, и многие мои сестры носят имена в ее честь. Хана Рахиль была пятым ребенком из семерых, но к тому моменту, как она вышла замуж, в живых кроме нее остались только двое. Когда она была совсем юна, по их венгерскому городку прошлась эпидемия дифтерии, и бабушка Баби смотрела, как ее дети умирают один за другим, как их глотки затягиваются пеленой и кислород прекращает поступать в их легкие. Когда умерли уже четверо и у маленькой Ханы Рахиль развился тот же жар, а кожа обрела мраморный рисунок, моя прапрабабушка громко взвыла от отчаяния и в припадке безумной ярости вонзила кулак в горло дочери, тем самым разорвав пленчатый нарост, который не давал той нормально дышать. Температура спала, и Хана Рахиль поправилась. Она пересказывала своим детям эту историю множество раз, но из всех них выжить и поведать ее мне смогла одна лишь Баби.