Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней - [41]

Больше всего меня злит то, что, похоже, все в этой жизни против меня. Мало мне разведенных родителей и матери-гойки, так еще и отец сумасшедший? Мои перспективы безнадежны, потому что, как бы я ни старалась быть безупречной и вписываться в окружение, мне никогда не избавиться от связи с ним.

Я не понимаю, как могу быть связана узами родства с этим человеком, на которого совсем не похожа, и абсолютно не понимаю, почему никто в нашей семье не пытается ему помочь, отправить его на лечение. Он просто разгуливает по округе и как-то добывает себе пропитание, позоря меня в процессе, и никого это не волнует.

Баби говорит, что проблемный ребенок — это наказание; Зейде говорит, что это испытание Божье. Решать эту проблему — значит избегать страдания, которое Бог счел для тебя заслуженным. А еще, говорит Баби, когда ты начинаешь разбираться, в чем суть этой проблемы, и навешиваешь на нее ярлыки, тут же все вокруг узнают, что эта проблема существует, и скажи-ка мне, говорит Баби, скажи, кто после этого захочет сыграть свадьбу с другими твоими детьми, если у тебя есть сын с подтвержденной врачами проблемой? Уж лучше не знать, говорит она. Лучше просто принять план Божий.

Они попытались по-своему извлечь выгоду из своей проблемы. Когда отцу исполнилось двадцать четыре года, а варианта для него у брачных посредников[144] так и не появилось, Баби и Зейде начали искать ему невесту за рубежом, надеясь найти малообеспеченную юную девушку, которая согласилась бы переехать в Америку ради перспективы жизни в достатке. Они подготовили отдельную семикомнатную квартиру на третьем этаже своего дома — и там было все: новый паркет и элегантные обои, мягкая мебель и роскошные ковры. Деньги проблемы не представляли: они предлагали оплатить свадьбу, расходы на переезд — все, что пожелает девушка. И нашли они мою мать, дочь обнищавшей разведенки, которая жила на иждивении у своего лондонского покровителя и училась в семинарии для еврейских девочек. Она ухватилась за шанс выбраться, переехать в другую страну, где ее ждали все мыслимые блага.

До меня Баби и Зейде думали, что закончили с воспитанием детей, но, когда брак моих родителей начал рушиться вскоре после моего рождения и мать сбежала, чтобы исполнить свою мечту о высшем образовании в Америке, забота обо мне перешла к ним. Еще одно наказание? Возможно, я — просто еще одна химера страдания, в котором Зейде находит духовную усладу. Возможно, для дедушки и бабушки я — то Божье испытание, которое нужно сносить со смирением, не ропща.

Я выискиваю идеальных родителей в книгах и представляю, каково было бы родиться в их семье, жить в комнате с розовыми стенами, где есть кровать с балдахином и окошко, которое выходит на пышную лужайку у дома.

Мои воображаемые родители оплатили бы брекеты, чтобы выровнять мои зубы, и покупали бы мне красивые вещи. Я бы пошла в настоящую школу и, возможно, даже в колледж. Я бы играла в теннис и каталась на велосипеде. Мне не приказывали бы вести себя скромно и разговаривать потише.

В шабат нехватка семьи ощущается острее, чем в будни. У меня нет ни младших братьев и сестер, с которыми можно было бы повозиться, ни старших, которых можно было бы навестить. Шабат положено проводить в кругу семьи, а мне только и остается, что сидеть дома с бабушкой и дедушкой. Вот почему я всегда с нетерпением жду гостей; иногда кто-нибудь из родных заходит повидаться с Баби и Зейде, и моя тоска на время рассеивается.

Но как только у них появляются дети, они прекращают нас навещать, потому что в шабат запрещено переносить предметы[145]. Не имея возможности воспользоваться коляской, они вынуждены торчать дома до конца шабата.

В последние недели эта тема была предметом жарких дискуссий за столом в шабат, потому что один раввин в Вильямсбурге недавно решил, что благодаря новому эруву[146] переносить вещи в шабат можно. Галаха[147] — еврейский закон — запрещает выносить личное имущество в общественное пространство, но эрув, символическая ограда, окружающая общественные владения, превращает их в частные, и тогда закон позволяет переносить детей, ключи от дома и другие необходимые предметы.

Остальные раввины считают, что новый эрув — это некошерно. Невозможно образовать частную территорию в таком месте, как Бруклин, утверждают они. Главная проблема, говорят они, это Бэдфорд-авеню, которая проходит по Вильямсбургу и тянется на мили сквозь другие районы Бруклина. Не знаю, в чем юридический смысл этого спора, но знаю, что в последние дни только это все и обсуждают.

Поначалу никто не соблюдал закон эрува, потому что люди со скепсисом относились к его способности сохранять единство в районе, где граффити возникают на свежеокрашенных стенах еще до того, как те успевают высохнуть. Но мало-помалу, когда все больше раввинов стали выказывать личное одобрение эрува, женщины начали появляться на улице с детскими колясками днем в шабат, и всякий раз, когда такое замечают, Зейде приходит из шуля[148] с рассказами о том, что все больше людей использует эрув. Группы озлобленных молодых хасидов завели обычай устраивать засады на главных улицах и бранить женщин, когда те проходят мимо, — женщин, которые, по их искреннему мнению, пренебрегают законами шабата. Некоторые даже камнями кидаются, гневно говорит Зейде. Этих ребят по-прежнему не заботит