Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней - [39]

У Эсти Оберландер есть незамужняя сестра двадцати двух лет, шепчутся мои подружки. Она застряла в семье, дожидаясь, когда женится брат, и к тому времени, когда подошла ее очередь, ей уже стукнул двадцать один год — на три года больше, чем следовало бы. Даже если ты из такой же приличной семьи, как Оберландеры, и денег у тебя больше, чем ты можешь потратить, девушку в двадцать один год не так-то просто пристроить.

Меня пристроить тоже будет нелегко — с учетом препятствия в виде своевольных родителей. На улице я вынуждена проходить мимо отца и притворяться, что не узнаю его, даже если он сам энергично машет мне с противоположной стороны дороги и радостно шаркает своими тонкими ногами в мою сторону, одетый в криво натянутую на животе и заляпанную кофе рубашку. Моя мать открыто живет как гойка, и кто может гарантировать, что то же безумие не настигнет меня, как настигло ее? Только полным помешательством можно объяснить ее решение отречься от Бога и традиций своего народа.

Хорошо хоть у меня нет старших сестер, из-за которых я могла бы засидеться. Я знаю, что, как только мне исполнится шестнадцать лет, Зейде начнет подыскивать для меня пару и затягивать с этим не будет.

Если у тебя нет корней, то нет и наследия. Вся наша ценность определяется ценностью наших предков. Мы делаем себе имя ради своих детей. Кому нужна я такая, без имени?

Моя мать отсутствовала, сколько я себя помню. Ее загадочное исчезновение, то, как неожиданно она свернула на кривую дорожку — тема скандальная. Я несу бремя этого позора.

— Почему случаются всякие скверные вещи? — спрашиваю я у Баби. — Это Ашем их насылает?

— Нет, не Ашем. Только Сатана, — отвечает Баби, вытирая посуду кухонным полотенцем в красную клетку, после чего я загружаю ее в шкафчики. — Вся скверна происходит из-за него.

То есть это Сатана сделал моего отца тупым, наделил его разумом капризного дитяти, сделал не способным позаботиться о себе или обо мне? Сатана подкинул меня, нелюбимого найденыша судьбы, в руки бабушки и дедушки, и без того изнуренных взращиванием собственных детей?

Я запуталась. Разве не Ашем управляет всеми? Как Сатана может так свободно действовать в его вотчине? Разумеется, Сатану создал Ашем, он ведь создал все сущее. Но зачем он сотворил нечто настолько ужасное? Почему он его не остановит?

— У Гитлера были куриные лапы, знаешь ли, — замечает Баби. — Вот почему он никогда не снимал обувь. Чтобы никто не увидел, что он был шейд — призрак[138].

Своими заскорузлыми от многих лет домашней работы пальцами она отскребает со дна чугунной сковороды пригоревшие остатки куриного фрикасе. Не думаю, что этот мир — настолько примитивное место, что плохие люди в нем отмечены уродствами, выдающими в них злодеев. Это не так работает. Злодеи такие же, как мы. Нельзя просто снять с них ботинки и узнать истину.

В школе мы учим, что Бог ниспослал Гитлера, чтобы наказать евреев за просвещение. Он пришел, чтобы вылущить нас, чтобы уничтожить всех ассимилировавшихся евреев, всех фрайе йидн[139], которые сочли, что могут освободиться от бремени избранности. Теперь мы искупаем их грехи.

Первый и величайший Сатмарский Ребе сказал, что если мы станем образцовыми евреями, прямо как в старину, то бедствий, подобных холокосту, больше не случится, потому что Бог будет доволен нами. Но разве мы можем задобрить его всякими пустяками, колготками потолще, юбками подлиннее? Неужели этого достаточно, чтобы порадовать Бога?

Баби говорит, что такое все равно может случиться. Она говорит, что людям невдомек, но подобное холокосту происходит с евреями уже много веков, каждые пятьдесят лет или около того. Судя по графику, с нами вот-вот снова что-то случится, говорит она. Погромы, Крестовые походы, инквизиция — все одно. Глупо считать, что мы на что-то влияем, говорит она. Но она не говорит об этом в присутствии Зейде, который уверен, что Сатмарский Ребе может спасти нас от чего угодно. Все-таки Ребе и сам чудесным образом спасся из концлагерей, и теперь мы каждый год отмечаем этот день как праздник.

Баби говорит, что все ненавидят евреев, даже те, что убеждают в обратном. Таким уж Бог создал этот мир, говорит она, это не их вина. Она велит мне никогда не верить гою, не важно, насколько добрым он кажется.

Так странно представлять, что куча людей, которых я никогда не видела, уже ненавидит меня, хотя я так юна и ничего еще не сделала. Моя мать теперь гойка. Значит ли это, что она в их числе? Она тоже меня ненавидит?

Баби усмехается над моим вопросом. Еврею никогда не стать гоем, говорит она, даже если он изо всех сил попытается. Можно одеться иначе, говорить иначе, жить иначе, но еврейство — это то, что не сотрешь. Даже Гитлер это знал.

Ночью, когда улица затихает, я лежу без сна. Я складываю подушку пополам и прижимаю тугую сторону к животу, сворачиваясь вокруг нее всем телом. Я спрашиваю Бога, любит ли он меня. Пришлет ли он еще одного шейда, еще одного Гитлера, чтобы и меня убить? Он ли наслал ту боль, что гложет меня изнутри, или это проделки Сатаны?

Я чувствую себя нелюбимой. Не любимой родителями и теми, кто отвергает меня за то, что я их отпрыск, а еще тетками и кузинами, которые смотрят на меня свысока, потому что видят во мне свидетельство семейного скандала. Но сильнее всего я чувствую себя не любимой Богом, который оставил меня здесь и явно про меня забыл. Каков шанс, что я буду счастлива без Божьей любви?