Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней - [37]

Миссис Фридман — из высших кругов сатмарского общества; ее девичья фамилия Тейтельбаум, и она троюродная сестра самого ребе. Она реббиш, как зовут тех счастливчиков, которые могут похвалиться хоть какой-то связью с династией ребе. Миссис Фридман — с ее туго завязанным на голове платком, сутулостью и лицом без следов макияжа — просто излучает святость. Весь класс уже наготове у своих парт, ручки и тетради лежат на местах, всеобщее примерное поведение — эффект царственного присутствия учительницы.

Миссис Фридман пишет на доске еврейскими буквами слова дерех эрец[135]. На втором уроке мы изучаем кодекс приличий. К моменту выпуска, уверяет нас миссис Фридман, мы будем знать, как правильно вести себя в присутствии любого из членов хасидского общества.

— Первое и главнейшее правило дерех эрец: всегда обращаться к старшим в третьем лице. Например, никогда не используйте слово «вы», говорите только «учительница» или «директор».

Зейде старше меня. Я должна начать обращаться к нему в третьем лице? Как это будет звучать? Я не понимаю. «Зейде хочет чаю с лимоном?» А что насчет Баби? Я не могу обращаться к ней в третьем лице — это же так безлично. Мне кажется, что кодекс приличий отдаляет нас от тех, кого мы любим; обращаясь к ним в третьем лице, я подтверждаю, что возраст значит больше, чем родственные и личные связи. Мне совсем не нравится эта идея. Я не вынесу, если придется оттолкнуть от себя и без того немногих близких мне людей.

Словно по сигналу я теряю концентрацию ровно через пять минут: лицо учительницы плывет, губы ее шевелятся, но не производят звуков. Когда звенит звонок, кажется, что прошло всего несколько секунд, — но за это время я успела заполнить свой будущий замок шикарными библиотеками, отделанными дубом и бархатом, и шкафами, каждый из которых представляет собой вход в королевство, подобное Нарнии. Я с головой погружаюсь в роскошные лабиринты своего разума.

Надежду однажды попасть в волшебный мир, провалившись сквозь ложную стенку шкафа, я, может, и потеряла, но все равно уповаю, что мне уготовано большое будущее — если уж не в магической вселенной, то хотя бы в мире за пределами нынешнего.

Пообедав всухомятку в унылом школьном буфете без окон, я поднимаюсь на четыре пролета по пути в свой класс. Следующий урок — мой любимый: английский. Это слово — просто эвфемизм для ежедневного краткого отрезка времени, когда мы получаем установленную государством дозу светского образования. Это единственный урок, на котором я блистаю.

Мои учительницы по английскому — «современные девушки», выписанные из Боро-Парка. Колледжей они не заканчивали, боже упаси, но у них есть настоящие аттестаты о полном среднем образовании. Эти современные девушки, которые знают побольше, чем любая местная выпускница, выросли в менее строгой хасидской среде, которую мы, сатмарцы, считаем недостаточно аутентичной. Будучи сатмарскими девушками, мы не обязаны проявлять уважение к этим учительницам, поскольку они испорчены чрезмерно светским образованием и нерадивым отношением к религии. Нарушение дисциплины во время уроков английского никогда не наказывается с той же строгостью, как в тех случаях, когда кто-то плохо ведет себя во время уроков идиша.

Мисс Мандельбаум — высокая блондинка с волосами, собранными в высокий хвост. Невероятно — на ней блеск для губ (я вижу, что он слишком розовый, чтобы быть обычной гигиеничкой). Ее улыбка обнажает оба ряда зубов и неприлично много верхней десны. У нее хрипловатый голос, словно она не спала неделю, и в ее дерганых движениях заметно нервное желание угождать. Она ведет у нас литературу и анализ текста. Сегодня мисс Мандельбаум раздает рассказ на пять страниц, правда, большая его часть вымарана школьным цензором.

На чтение рассказа уходит вечность, потому что девочки поголовно плохо читают. У них нет другой читательской практики кроме этих еженедельных рассказов, с которыми справились бы и четвероклассники. Хоть я и обожаю читать, но уроки литературы выношу с трудом, потому что проглатываю рассказ за две минуты и после этого вынуждена сидеть без дела до конца занятия, пока остальные продираются сквозь чтение. Десять минут я беспрепятственно витаю в облаках, пока мисс Мандельбаум не замечает, что я смотрю в окно, уперев подбородок в кулак и праздно болтая ногами. Фримет спотыкается на словах, разбивая их на нелепые слоги, которые, хоть прочитанные подряд, даже близко не звучат как исконное слово, и учительница сигналит мне, указывая пальцем в текст, чтобы я следила. С помощью импровизированного языка жестов я сообщаю ей, что уже прочла весь рассказ. Судя по неприязненному выражению ее лица, она думает, что я сочиняю, и считает меня тупой девчонкой, которая не умеет читать и притворяется, что закончила. Она велит Фримет остановиться.

— Двойре, теперь ты читай.

— Окей, — говорю я, — на чем мы остановились?

Рухи, которая сидит передо мной, оборачивается и показывает мне нужное место, и я начинаю читать отрывок из сильно порезанного произведения о мальчике и его собаке. Прочитав два предложения, я поднимаю взгляд, чтобы отметить промельк шока на лице мисс Мандельбаум. Уроженка Боро-Парка, она не ожидает встретить здесь ученицу, способную сносно читать вслух — и уж тем более бегло, легко и отлично интонируя. Она явно не может понять, как мне удалось так хорошо овладеть английским.