Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней - [38]

Весь класс уже в курсе, что я хорошая чтица, и смакует то, как я утерла учительнице нос. Все обожают, когда я читаю, потому что мое громкое, живое и выразительное прочтение рассказа превращает урок в развлечение. Однако мисс Мандельбаум раздражена.

— Что ж, очевидно, что ты в практике чтения не нуждаешься, но другим девочкам она не помешает. Пусть все читают по очереди.

Класс стонет, когда Эсти приступает к своему привычному едва различимому бормотанию. Она читает шепотом, чтобы не были слышны ее ошибки. Мисс Мандельбаум велит ей читать громче, но все мы ухмыляемся, потому что знаем, что это не сработает. Эсти притворяется ужасной скромницей — вжимает голову в плечи и отчаянно краснеет до тех пор, пока учительница не сдается. Я улыбаюсь едва заметной, заговорщицкой улыбкой. Игра началась.

Мисс Мандельбаум называет одну ученицу за другой и просит их читать громко и внятно, но все они вторят исполнению Эсти. В конце концов у нее не остается иного выхода, кроме как попросить почитать меня, что я и делаю с готовностью и показательным удовольствием. Класс прячет лица в ладонях, чтобы не выдать свое веселье.

Вот так я и нашла свой собственный способ обрести популярность. Планирую весь год вести себя на английском в том же духе. Если выходки во время уроков идиша только превратят меня в парию, то выпендреж на уроках английского сделает меня в каком-то смысле героиней, если вообще не бунтаркой. Никакая польза от этих уроков не стоит того, чтобы упустить возможность повеселиться и покрасоваться перед благодарной аудиторией.

Когда звонок возвещает конец урока, я хватаю сумку и слетаю вниз по четырем пролетам ступеней, перепрыгивая по три за раз, пока наконец не вырываюсь из плена огромного здания. Марси-авеню бурлит компаниями учениц, которые бредут из школы домой, тихонько перешептываясь, и сходят с тротуара, когда навстречу им идут мужчины. Впрочем, большинство мужчин старается не показываться на Марси-стрит в час, когда на свободу выходят все девочки Вильямсбурга, спешащие по домам, чтобы помочь матерям с обедом и уходом за младшими братьями и сестрами.

Я, как всегда, возвращаюсь в пустой дом. Баби в доме престарелых помогает кормить пациентов, так что я отправляюсь в свою комнату и целый час непрерывно читаю. На этой неделе у меня под матрасом «Маленькие женщины» (издание в мягкой обложке, которое удобно прятать). Я все еще не могу понять, мальчик ли Джо и девочка ли Лори — или наоборот, или они оба мальчики. Мне нравится Джо.

Когда я слышу тяжелую дедушкину поступь на лестнице, кажется, что прошло всего несколько минут. Я быстро засовываю книгу обратно под матрас и поправляю простыню, чтобы не вызвать подозрений.

Я хорошая девочка, я хорошая девочка, я хорошая девочка.

Я меняю выражение лица на то, которое считаю подходящим для хорошей девочки, — покорное, отрешенное, кроткое. Иногда я боюсь, что Зейде, с его пронизывающими голубыми глазами и серебристо-седой бородой, видит меня насквозь, что его дарованная Богом интуиция проникает под мою тщательно сконструированную маску. Узнай он правду обо мне, сердце мое было бы разбито. Я совсем не эйдел мэйдл[136] — скромная девочка, которую он так старательно растил.

У меня новые колготки с толстым коричневым швом сзади. Теперь всем на улице видно, что я старшеклассница, потому что только старшеклассницы носят колготки со швами. Раньше их было положено носить с десятого класса, но потом ребе решил, что девятиклассницам тоже можно носить однотонные темные колготки. Моя учительница говорит, что шов нужен для того, чтобы люди не путали колготки телесного цвета с голыми ногами — эдакое напоминание, что это просто материал, а не позорная нагота. Не представляю, как можно спутать колготки с голыми ногами, учитывая, что кожа у меня на ногах очень бледная, а колготки — мутного кофейного цвета.

Мне нравится, какими тонкими и изящными выглядят мои лодыжки в новых колготках в сочетании с новыми лоферами — такими же, какие носят все девочки. Мне не верится, что я уже в старшей школе. Осталось всего три года учебы. Через четыре я уже смогу выйти замуж.

Похоже, что все преподаватели в старшей школе знают меня или слышали обо мне, хотя я их раньше не встречала. Они уделяют мне особенное внимание, потому что я живу без родителей.

Я — единственная девочка в классе, которая не живет со своими родителями. Единственная во всей параллели, за исключением Рейзы Рухи Гальперн, которая живет у тети, потому что ее родители умерли, когда она была мала. За глаза все зовут ее небех или рахмонес[137], и иногда я боюсь, что меня называют так же. Жалкая, убогая, ничтожество.

«Пожалуйста, не превращайте меня в объект для жалости», — прошу я учительницу, когда она подходит ко мне после урока с вопросом, не нужен ли мне кто-то, с кем можно поговорить. Моя инакость окружает меня словно венец. Тошно от этого.

Мои подруги повзрослели. Их старших сестер сватают одну за другой. Они знают, что отсутствие родителей означает, что мне будет труднее выйти замуж, и этим я от них отличаюсь. Это отличие — новая скользкая тема в компании, и всем от этого неуютно.