Немцы в России. Мятежный род Баллодов между немцами, евреями и русскими - [49]

 – приводят Сенат к тому убеждению, что он должен подвергнуться строжайшему из приведенных наказаний… т. е. лишен всех прав состояния и сослан на каторгу в рудниках на 15 лет, а затем поселен в Сибири навсегда».

Государственный совет поддержал это определение, и 11 ноября 1864 года «С.-Петербургские ведомости» сообщили высочайше утвержденное мнение Государственного совета с добавлением слов: «На подлинном собственною Его Императорского Величества рукой написано»:

«Быть по сему, но с тем, чтобы Баллоду срок каторжной работы ограничить 7-ю годами.

В Ницце 16-го (28-го) октября 1864 г.»

Это было второе вмешательство Александра II в судьбу Баллода. Первое произошло двумя годами раньше:

«20 июня 1862 года член комиссии свиты Его Императорского Величества генерал-майор Слепцов объявил в заседании, что Государь Император соизволил лично Высочайше повелеть передать господину председателю комиссии, чтобы она обратила преимущественно и безотлагательно внимание на действие арестованного полициею студента Баллода».

Недавно найдены документы, которые раскрывают детали провала Баллода и кое-что новое, пусть нелицеприятное, добавляют к портрету Баллода. Историк Ю. И. Штакельберг опубликовал разбор дневников И. Д. Якобсона (1804–1874)[79], датчанина по происхождению, директора комиссариатского департамента военного министерства в 1862 году. Волею судеб Якобсон оказался лучше всего информирован о причинах провала Баллода:

«По прибытии в департамент, – написал он в дневнике 14 июня 1862 года, – встретил меня экзекутор весьма неприятною новостью, что вчера вечером явился к нему наборщик типографии департамента Горбановский с донесением о приходе к нему какого-то господина с просьбою отпечатать большое количество экземпляров набранного уже тем сочинения, что он обещал за эту работу большие деньги, а за неисполнение страшное мщение».

Якобсон подробно описывает, как об этом событии он подготовил доклад военному министру Милютину, проект отношения к генерал-губернатору Суворову, как сообщил о случившемся обер-полицмейстеру Анненкову:

«Его схватили, тотчас изобличили и в числе бумаг нашли еще безумное воззвание к молодой России… Надобно удивляться глупости и легкомыслию нашей молодежи. Как возможно с таким опасным, губительным делом обращаться к лицам совершенно не известным, каковы, например, наши типографские наборщики, обещать им деньги, угрожать за открытие, и потом с лакеем, служащим за 5 р. в месяц, передавать тому же наборщику экземпляр возмутительного воззвания. Если не за самое преступление, то уже за глупость и невероятное легкомыслие заслуживают они тяжкого наказания».

В доносе Горбановского находим подтверждение внешнему портрету Баллода, который имеется у Лескова:

«13-го числа тот же самый господин высокого роста, здоровый, красивый и белокурый принес мне уже совершенно набранную статью, прося отпечатать 360 экземпляров… Объявил при этом, что кроме этого даст мне еще отпечатать до 10000 экземпляров новой брошюры в большом формате, что если я возьму на себя эту работу – могу обогатиться».

Почему предал Горбановский, сегодня вполне можно объяснить: то были дни после печально знаменитых петербургских пожаров, дни, когда студенты из любимцев народа превратились в преследуемых, когда толпа ловила любого, кто в студенческой форме, и безжалостно избивала. Разгул самоуправства толпы при молчаливом попустительстве полиции описан в том же дневнике Якобсона (за 1 июня 1862 г.): «Кого-то бросили в огонь на пожаре, кого-то за кражу убили на месте, и все это остается без последствий, чтобы не оскорбить чувство народного правосудия».

Выразил ли Горбановский своим доносом «народное» возмущение к поджигателям-студентам или побоялся Сибири за печатание листовок? Как бы ни было, он не прогадал – получил свои 300 рублей награды и повышение по службе.

Дневники Валуева свидетельствуют о том, что весной 1862 года власти в бессилии ждали революционного переворота. Испугался и Александр II: «В 1862 году государь не счел возможным ехать ни за границу, ни в Крым для летнего отдыха, но в продолжение июля совершил с императрицей путешествие по прибалтийскому краю, посетил т. наз. Ливонскую Швейцарию, Ригу и ее окрестности, Митаву и две недели провел в Либаве, где пользовались купаниями августейшие дети»[80].

Обратимся к «Запискам революционера» И. А. Кропоткина. Весной 1862 года, будучи только что произведенным в офицеры, молодой князь принимал активное участие в тушении пожаров[81]:

«Пожар Апраксина двора стал поворотным пунктом не только в политике Александра II, но и в истории России того периода. Не подлежало сомнению, что пожар не был делом случайности… Апраксин двор и дровяные склады занялись почти одновременно; а за пожаром в Петербурге последовало несколько таких же пожаров в некоторых провинциальных городах. Несомненно, кто-то поджигал, но кто именно? На этот вопрос нет ответа до сих пор…»

Петербургские пожары испугали власть, с одной стороны, но с другой – «спасли» положение: они отрезвили либералов, составляющих активное большинство в движении. Волна революции надломилась. Утихли пожары. 31 мая в Исаакиевском соборе совершили молебствие по поводу отвращения бедствия. Правительственные газеты запестрели намеками на причастность студентов к поджигательству. Тон потоку подобных злобных сплетен необдуманно задал Лесков статьей в «Северной пчеле» от 1 июня. Статьи, в которых допускались другие версии, цензура не пропускала. Газеты упоминали о трехстах, о восьмистах поджигателях.