Немцы в России. Мятежный род Баллодов между немцами, евреями и русскими - [51]

Другая листовка – «Подвиг капитана Варшавской телеграфной станции Александрова». Опять связь с военными. В листовке идет речь об офицере, который поменял слова в телеграмме, посланной царем в Варшаву на запрос: «Как поступать против народных сборищ». Царь отвечал: «разогнать холодным оружием, а если нужно, то употребить картечь». Александров же поправил телеграмму: «приказано действовать увещанием». Предупредил кровопролитие, но тем обрек себя на смерть.

О капитане Александрове в газетах не сообщалось. Об этом могли знать только военные в Варшаве. Возникают три вопроса: 1) «Великорусс» – дело военных, 2) бунтари-офицеры связаны с Польшей, 3) Баллод связан с военными.

Вот тут пахнет заговором!

Жданов располагает и другими сведениями о готовящемся заговоре. В феврале 1862 года перехвачено письмо из Петербурга: «4-я и 6-я артиллерийские бригады на нашей стороне, нужно стараться подготовить 5-ю бригаду».

Петропавловская крепость

В Петропавловской крепости (в настоящее время музей): а) в коридоре, б) в каземате – одиночной камере

А если так, то заговор уже давно готовится. Скорее всего, его готовят те, кто издали три номера «Великорусса». И Баллод знает кого-то из этих людей.

Баллод в старости вспоминал первые дни в крепости: «Когда меня арестовали и ночью в Петропавловской крепости повели в комиссию под конвоем из восьми человек, то плац-адъютант, шедший со мной рядом впереди, спросил меня: «Что делать кружку инженеров?» – «Пусть молчат», – сказал я. Кружок этот был организован давно. Вскоре после выхода «Молодой России» меня пригласили к г. М., у которого я нашел четырех офицеров. Они сказали, что желают войти или прямо или через меня в сношение с комитетом «Молодой России», что в их кружках 70 офицеров генерального штаба, решительный тон и решительные действия «Молодой России» (признаком действий считались пожары) особенно сильно возбуждали молодых офицеров, хотя остальное общество выразило «Молодой России» мало сочувствия».

Прощание с родителями

Сенатор Жданов верно чувствовал подготовку мятежа. И на допросе Баллода он угрожает ему смертной казнью. Он говорит: «Офицеры генерального штаба и академий сегодня-завтра будут арестованы. Смертной казни вам, Баллод, не миновать… По молодости вы плохо знаете законы. Вот читайте (Жданов раскрывает Свод законов Российской империи) статью 283:

«За бунт против власти верховной… все, как главные в том виновные, так и сообщники их… подвергаются лишению всех прав состояния и смертной казни».

– Признайтесь, Баллод, назовите сообщников, и я обещаю сохранить вам жизнь. Вы человек умный, и вас ждало бы блестящее будущее. Вы хотя и из крестьянского сословия, могли стать профессором университета, получить потомственное дворянство. Сейчас время другое, не то, что в пору моей молодости.

Жданов делает паузу и из папки достает письмо отца Баллода.

– А ваша бессмысленная смерть крайне огорчит вашего отца. Вы его тоже в могилу сведете. Читайте.

Любезный сын Петр Баллод!

Отец твой и искренне тебя любящая мать приветствуем тебя в милости Господа Бога нашего и в любви властителя.

Любезный сын, мы, твои родители, получили теперь дурное известие о тебе, что ты в тюрьме. Это наполняет наши сердца большою печалью и страхом.

Какую бы радость ты до сих пор нам не доставлял, ты нам много причинил горя, если действительно замешан в какое-нибудь неправое дело и в какой-нибудь проступок; этим самым ты от нас отрекся…»

Письмо длинное, слезливое. И что мог сказать бедный отец, который к тому же, чтобы сыну помочь, залез в крупные долги и не знал, как их отдавать. И в заключение письма: «Отец твой говорит тебе: люби Бога и повинуйся Правительству, это первое мое слово и последнее. Ляудонский священник Давыд Баллод».

Петр Баллод устоял перед угрозами сенатора Жданова. Тем самым, вероятно, избежал смертной казни и, вернувшись в каземат, мог отвечать родителям в шутливой форме:

«Любезные родители.

Как ваше здоровье? Беспокоитесь ли вы еще обо мне? Прошу вас не беспокоиться более, чем беспокоится богач, потерявший пятачок. Я весьма спокоен и весел. Досадно мне только то, что не дают ни бумаги, ни хорошей книги. Бумагу я получаю только, когда пишу к вам. С утра до позднего вечера расхаживаю по своему нумеру из одного угла в другой, а как нумер мой о четырех углах, то расхаживаю также из третьего угла в четвертый. Из одного угла в другой и из третьего в четвертый ровно одиннадцать больших шагов или тринадцать малых. Я постоянно хожу большими, потому что боюсь числа тринадцати; его называют чертовой дюжиной и говорят, что оно несчастное.

Толщина стен моего нумера такова, что дикая коза не перемахнет ее одним прыжком. Железа кругом очень много, и я полагаю даже, что не найдется его столько ни в одной лифляндской кузнице. В моем нумере два окна, они замазаны известью. Должно быть, тюремное наше начальство заботится о нас, чтобы мы не загорели от солнца и не почернели, как кремонская густая каша. Есть в моем нумере также дверь, и в эту дверь приносят мне утром, в девять часов, казенный чай и белый хлеб; в два часа – обед и в семь часов опять чай и белый хлеб. Вечером и ночью горит у меня масло. Свет от этого освещения так ярок, что я иногда не знаю, что более блестит, свет ли от этого освещения или сапоги моего тюремного сторожа. В моем нумере одна кровать, один стол и один стул. Сижу я один в моем нумере, из которого не выпускают меня ни на один шаг.