Неистовый Роланд. Песни XXVI–XLVI - [49]

И таков ему на это ответ:

Хвала поэзии, спасающей от забвения

18 «Знай:

Там, у вас, не дрогнет и лист,

Здесь, у нас не подав об этом знака.

Все, что в небе, и все, что на земле,

Меж собою разновидно, но соответственно.

Этот старец, долгобрадый и быстробежный,

Здесь творит, что у вас творит

Время.

19 Как совьется тут нить на колесо,

Так прервется там век у человека,

И останется там — слава, здесь — имя:

Навсегда бы,

Кабы не было хищниками на них

На луне — косматого старца,

Под луною — Времени:

Этот топит в реке, а та — в забвении.

20 И как здесь

Эти коршуны, вороны и галки

И все прочие рвутся выхватить из волн

Имена, которые покрасивее, —

Так внизу

Все шуты, плуты, льстецы, блудни, ябедники,

Все, которые при княжьих дворах

Лучше честных и желаннее добрых, —

21 Все, слывущие тонкими за то,

Что живут по-свиному и по-ослиному, —

Лишь обрежется их хозяину жизнь

Паркою, а пуще Вакхом с Венерою,

Все они, ленивые и подлые,

Лишь и знающие набивать живот,

Носятся с его именем на устах

День, два, три, а потом ничего не помнят.

22 Но как лебеди взносят в храм с певчей радостью[212]

Те спасенные чеканные имена, —

Так поэты охраняют достойных

От забвения, злейшего, чем смерть.

О, владыки умные и разумные,

С древнего Цезаря бравшие пример,

Благо вам наречь друзьями поэтов —

С ними вам и воды Леты не в страх!

23 Редки лебеди, редки и певцы —

Те певцы, над кем не ложная слава;

Потому что не терпят в небесах

Преизбытка в сонмах увековеченных,

А еще по скаредности князей,

Из-за коих вдохновение нищенствует,

Доблесть попрана, торжествует порок

И забвенны благородные знания.

24 Истинно, сам Господь

Помрачил их ум, отемнил их взор,

Ибо обездоливши себя песнями,

Обреклись они на полную смерть:

Злой нрав

Их не выдаст из-под гробной плиты,

А умей они дружить с певчим племенем,

Слаще нарда была бы о них молва.

25 Ни благочестивый Эней,

Ни отважный Ахилл, ни гордый Гектор

Не бывали такими, какими помнятся, —

Тысячи и тысячи были лучше.

Но потомки их, не жалея в дар

Ни дворцов, ни великих имений,

Вознесли их в несравненную честь,

Оказавши честь перу сочинителей.

26 Не так свят, не так благ[213]

Был и Август, сколь протрубил Вергилий, —

Но любил он хорошие стихи,

И за то ему простились проскрипции.

Злой Нерон

Небесами отвергнутый и землею

Уравнялся бы, верно, славою с лучшими,

Кабы знал дружить с писчими людьми.

27 Чрез Гомера Агамемнон победоносен,[214]

А троянцы биты, и поделом,

И примерная Пенелопа ради мужа

Терпит сто обид от женихов.

Но коли сказать тебе истину,

То на деле было совсем не так:

Греки биты, троянцы победительны,

А Пенелопа — блудница из блудниц.

28 И напротив того — о целомудренной[215]

Карфагенской королеве Элиссе

Не худая ли носится молва

Оттого лишь, что Марон к ней немилостив?

А что я о том и прям и пространен, —

Не дивись,

Потому что писателей я люблю,

Ибо сам в земной жизни был писателем.

29 И того, что я стяжал надо всеми,

Не отымет ни время и ни смерть,

В каковой судьбе мне порукою

Всепрославленный мною Иисус Христос.

Оттого мне и больно, что пред пишущими

Ныне вежество замкнуло врата,

И они стучат, днем, ночью, бледные, тощие, —

Тщетно!

30 Что сказал я, то и скажу:

Стали редки и писцы и ученые,

Ибо где ни корма, ни логова,

Там и дикому зверю не житье».

Так прорек боговещий старец,

Просверкав ярым пламенем в очах,

А потом обратил к Астольфу

Умудренною улыбкою просветленный лик.

31 Но хочу я оставить их вдвоем —

Удалого герцога и апостола,

Ибо с неба пора мне и на землю:

Мои крылья не держат в такой выси.

Я спущусь к прекрасной даме, чей дух

Осажден жестоким приступом ревности;

Я ее покинул, когда она

Трех царей побила недолгим боем.

32 А потом на пути к Парижу[216]

В тот же вечер, в попутном замке

Вдруг узнала, что Аграмант разбит

Ее братом и спасается в Арль,

По наслышке преследуемый Карлом.

Полагая, что при царе и Руджьер,

Она тотчас с первым светом рассвета

И сама поворотила на юг.

Тем временем Брадаманта встречает Флорделизу

33 А поворотивши на юг,

Повстречала она в полудороге

Даму, видом знатную, ликом милую,

Но в печали и с слезами в глазах.

То была возлюбленная

Брандимарта, Монодантова сына,

Потерявшая своего любезного

Над мостом в Родомонтовом плену.

34 Она ехала, ищучи воителя,[217]

Чтобы дрался на земле и в воде,

Словно выдра, да так отважно,

Чтобы встать басурману поперек.

Повстречавши безутешную,

Брадаманта, безутешная и сама,

Привечает ее учтиво и спрашивает,

Отчего в ней такая грусть?

35 Флорделиза смотрит,

Видит: рыцарь точь в точь каков ей нужен,

И пошла рассказывать и про мост,

Преграждаемый королем Алджирским,

И про то, как он отбил ее милого,

И не потому, что сильней,

А лишь потому, что хитрому на руку

Узкий мост и глубокая река.

36 «Ежели, — говорит, — ты храбр и добр

Так, как мнишься быть по виду и облику, —

Отомсти, ради всевышнего Господа,

Изобидчику Брандимартову и моему!

Или хоть скажи,

Где мне в сей земле отыскать отважного,

Так искусного биться с басурманом,

Чтоб не в прок тому ни мост, ни река.

37 Ты не только выйдешь таков,

Как пристало вежественному странствователю,

Но и станешь благодетелем самому

Верному из верных меж слуг Любви.

А еще какие в нем доблести —

Говорить не мне,

Ибо кто о толиком сам не ведает,

Тот, конечно, и слеп и глух».