Неистовый Роланд. Песни XXVI–XLVI - [13]

О Роландовой ратовать Дурендали.

113 Тяжко ему зреть скакуна,

Уводимого зримо и безвредно,

И он крепкий зарек себе зарок,

Кончив начатое, отбить отъятого.

А черкесский между тем Сакрипант,

Не имев Руджьеровых помешательств

И о том же соревнуя коне,

Быстро прочь по Родомонтову следу;

114 И настиг бы, кого искал,

Не случись ему в пути дивный случай,

Сбив с тропы

И замедлив до закатного часа.

Он увидел

Даму, павшую в сенскую волну

И погибшую бы, не приди он помочь;

Вмиг он в воду, выводит ее на сушу,

115 Но едва собрался опять в седло —

Глядь, коня его нет, как не было;

Он вдогон, и гонял его до вечера,

И настиг с немалым трудом,

А настигши, уже и сам не знал,

Как вернуться на путеводные тропы:

Двести миль

Избродил он, взыскуя Родомонта;

116 Где сыскал, как бился, как был побит

С превеликим себе уроном

И остался без коня и в плену,

О том скажется впереди; а покуда

Моя повесть — о том, в каком пылу

Против дамы и государя

Отъезжал от стана Родомонт

И какими словами клял их, едучи.

проклиная женский род

117 Жгучие вздохи

Раскаляли ветер в его пути,

Эхо

С жалостию вторило из полых скал.

«О, — стенал он, — женская душа,

Как изменчива, как ты переменчива!

О тоска, о горе, кто вверится тебе,

Верности не ведающая!

118 Ни служенье без срока, ни любовь без края,

Явленная стотысячекрат,

Не осилила тебя, не поволила

Устоять такой, какова была.

Не за то я тобой забыт,

Что помыслился хуже Мандрикарда:

Всем невзгодам моим одна вина —

Твой женский пол:

119 Клятый пол,

Верно, созданный Природой и Господом

В взыск и в бремя мужскому роду,

Как гадючья поползь,

Как медведь, как волк,

Как в заразном воздухе

Мухи, комары, осы, оводы,

А меж сеяний плевел и овсюг!.

120 Ах, почто благодатная Природа

Не судила рождаться мужам без жен,

Как рождает людской привой

Плод от груши, и яблони, и смоковницы!

Но и сам я знаю, почто, —

Звуча звуком твоего имени:

Ты, Природа, — женского рода,

Так какой в тебе разум или добро?

121 Из шипов рождаются розы,

А чистейшие лилии из гниющих трав, —

Не чваньтесь же, не кичитесь же,

Что дано вам рождать мужчин,

О женщины,

Дерзкие, мерзкие, злостные, несносные, коварные, неблагодарные,

В ком ни веры, ни разума, ни любви,

А лишь пагуба веку и человеку!»

122 Таковыми и несчетными разными

Стенал стонами он во весь свой путь,

То вполголоса толкуя сам с собой,

То бросая крик в далекие дали,

Но лишь в срам и поношение женщинам, —

А напрасно,

Ибо, право, на две ли, три ли злых

Между ними надо быть сотне добрых.

123 Правда, скольких я ни любил,

Ни одна не явила себя верною,

Но не положу я, хулы на всех,

А скажу: такова уж моя недоля.

Много есть, а пуще было таких,

О которых никто не молвит худа,

Но что делать — знать судьба: будь и в стах

Одна злая, так ей-то я и надобен.

124 А хотелось бы,[49]

Пока я не сед и не мертв,

Отыскать такую, чтобы воскликнуть:

Вот она, благоверная даже мне!

Ежели чудо сбудется

(А надежда на то во мне жива) —

Неустанно стану слагать ей славу

Устно и книжно, прозою и стихом!

125 А не меньше, чем против дамы,

Кипя гневом на своего короля,

Сарацин хулою на ту и этого

Равно рвется разумом из брегов:

Жаждет видеть,

Чтоб на царство его грянула злая буря,

Чтоб по Африке — ни камня на камне,

В каждом доме — смерть,

126 Чтоб, низвергнувшись, король Аграмант

Влачил жизнь тщетно, скудно, скорбно, слезно,

И чтоб он, Родомонт,

Вернул честь ему, воссадил на престоле,

Явил плод своей вечной верности,

И тогда увидится: честный друг

Вправе быть поддержан в добре и в худе,

Даже ежели он один против всех.

Родомонт останавливается на постоялом дворе

127 Так-то пышучи сарацин

Буйным сердцем на государя и даму,

Скачет долгий день за долгим днем,

Сам не спит и Фронтину не даст прохлады.

На второй или третий перегон,

Глядь, а он уже и у Соны,

Потому что держал на юг,

Чтоб из лукоморья отчалить в Африку.

128 Видит: Сона от берега до берега[50]

Вся в плотах, расшивах, ладьях,

Отовсюду правящих снедь и сыть

На потребу осадному ополчению,

Потому что от самого Парижа

И до Мертвых Вод и испанских гор

Вся земля, что направо по пути,

Полегла под басурманскую руку.

129 А где нету водного ходу,

Там поклажу сваливают на угор

И за людною охраною

Тянут далее вьючно и тележно.

Для того по всем берегам

Согнан крепкий скот со всей Франции,

А погонщики над рекою

В постоялых дворах справляют вечерю.

130 Как застигла здесь алджирского[51]

Короля слепая черная ночь,

Зазывает его здешний гостиник,

И король невсхотно, а встал в постой.

Конь расседлан, выставлен стол,

Брашна, вина корсские и грецкие,

Потому что сарацин, хоть и маврам мавр,

А пивал знатней всякого француза.

131 Добрым видом, добрым столом

Услужал хозяин славному гостю,

Ибо всякому зрячему вдогад:

Славен гость и велик отменной доблестью.

Но как был Родомонт себе сам не свой,

И далече витало его сердце,

Не умев отстать от былой подруги, —

Он молчал.

132 Был гостиник проворен и умен,

Как немногие слыханы во Франции,

Уберегши добро и двор и дом

В стольком люде, пришлом, чужом и вражественном,

И созвал гостиник свою родню,

Чтобы всем быть наготове для рыцаря, —

Но и те стоят и молчат,

Видя паладина в глухом раздумье.

133 Долго сарацин в забытье

Странствовал умом из думы в думу,

Взоры долу,

Никому не вздымая глаза в лицо;

А по многом молчанье и вздыханье,