Неистовый Роланд. Песни I–XXV - [142]

Все так, но прежде, чем выносить автору эклоги приговор, нужно учесть еще два обстоятельства. Во-первых, успех заговора означал бы для Феррары политическую катастрофу — это было Ариосто вполне ясно. Уберечь город и государство могла только сильная власть, Ферранте и Джулио доказали полную в этом плане несостоятельность хотя бы своим поведением в качестве заговорщиков, своим пустым бахвальством, трусостью и нерешительностью. Во-вторых, эклога писалась в августе 1506 г., т. е. непосредственно в ходе судебного процесса над заговорщиками, на котором, однако, отсутствовал один из главных обвиняемых — а именно дон Джулио, сбежавший в Мантую. Мантуанский маркиз долго отказывался его выдать — причины отказа были чисто политические, но в качестве подразумеваемого предлога фигурировала вся драматическая предыстория заговора, в которой герцог и кардинал играли роли преследователей и палачей, а Джулио — роль жертвы. Высшие интересы герцогства, определявшиеся в это время натянутыми отношениями с Римом, двусмысленными отношениями с Мантуей, требовали, чтобы в общественном мнении роли решительным образом переменились. Такой перемене и должна была способствовать эклога Ариосто (в которой, что весьма показательно, нет ни слова о кардинале, хотя он не только заговор спровоцировал, но и его раскрыл). 9 сентября 1506 г. дон Джулио был, наконец, выдан, что сразу изменило позицию феррарских властей: они теперь нуждались не в громких демонстрациях общественного негодования, а в том, чтобы как можно скорее и безболезненнее потушить скандал. Явно или неявно выраженный заказ, которым руководствовался Ариосто, тем самым отменялся, и его эклога на долгие годы легла в стол, не увидев ни сцены, ни мастерской типографа. Ее актуальность — актуальность момента. Срок жизни ей был отмерен в месяц: с 3 августа, со дня начала процесса (или, что точнее, с 10 августа, когда Франческо Гонзага в очередной раз отказал Альфонсу в выдаче изобличенного преступника), по 9 сентября, по день приговора — смертная казнь для трех менее титулованных заговорщиков, пожизненное заключение для Ферранте и Джулио (для первого оно таким и осталось, второй был помилован спустя полвека)[506]. Эклога Ариосто — прямое политическое действие, сопоставимое с действиями, совершенными в качестве дипломата и администратора, но еще яснее, чем они, указывающее на границу, за которую не распространялась воля Ариосто к независимости. Независимость, но в пределах политической лояльности.

Второй вид поэтического «служения», не так конкретно соотнесенный с моментом и конъюнктурой, но более прочно укорененный и в душевных склонностях поэта и в его, если так можно выразиться, общегражданских убеждениях — это панегирик. Формы его в творчестве Ариосто разнообразны: от малых (шестистрочная латинская эпиграмма на поставление Ипполито епископом в Ферраре) до великих («Неистовый Орландо»), — предмет же один: династия д’Эсте и кардинал д’Эсте. Можно спорить о художественной ценности панегирической поэзии Ариосто, но, даже отказывая ей в праве именоваться поэзией, вряд ли справедливо считать ее проявлением сервилизма и чистой воды криводушием. В низкопоклонстве и угодничестве Ариосто не грешен: вспомним его разрыв с кардиналом и добавим к этому его письма из Гарфаньяны, адресованные герцогу, — их сухой тон, полное отсутствие лести, сдержанность даже в местах, традиционно отведенных под пылкие и преувеличенные уверения, временами острая и прямая критика[507]. Что касается искренности, то опять же у нас нет оснований сомневаться в глубокой личной заинтересованности Ариосто в процветании и стабильности Феррарского герцогства, чему он дал твердые и недвусмысленные доказательства. Процветание же государства обеспечивалось в его представлении процветанием династии, с чем также не приходится спорить. Обеспечивалось в равной мере усилиями герцога и кардинала, делившего бремя власти с братом и государем и внесшего в отстаивание суверенитета Феррары существенный вклад — это факт исторический. Такой же исторический факт — феррарский патриотизм, преданность феррарцев правящему герцогскому дому. Так что позиция Ариосто может считаться и лично и исторически обоснованной. К тому же одним местным патриотизмом дело не ограничивалось.

Ариосто давно искал подступы к большой эпической форме, которая дала бы ему возможность, по примеру «Энеиды», героизировать современность через изображение героического прошлого. От первой такого рода попытки следов не осталось: лишь упоминание самого Ариосто да некоторые косвенные данные, позволяющие датировать ее 1496–1497 гг. Это был, видимо, набросок поэмы в латинских гекзаметрах. Второй опыт до нас дошел: 211 строк, без названия, в терцинах, на итальянском языке, предположительно датируемых 1500–1503 гг. Время действия неоконченной поэмы — конец XIII в., война французского короля Филиппа IV Красивого и английского короля Эдуарда I. Герой поэмы — маркиз Обиццо II д’Эсте. Тема, заявленная в начальной терцине, — битвы и любовь (тема будущего «Орландо»). О любви отрывок поведать не успел, в битвах же, что характерно, герой выступает как полномочный представитель итальянской доблести, противопоставленной британской, галльской, тевтонской и испанской спеси. Прославление малой родины, следовательно и прославление общего для всех итальянцев дома.