Недуг бытия (Хроника дней Евгения Баратынского) - [36]
Посредине стоял ничем не покрытый стол, на котором лежали ножи и ложки, прикованные к нему цепочками.
— Дай-ка пообедать, любезный, — обратился Дельвиг к долгому мужику в красной рубашке и сером переднике, с неохотой приподнявшемуся с лавки.
— Эва, — пробурчал мужик, подозрительно глянув на гостей. — Добрые люди давно отобедали. Разве поужинать.
— Ну, ин ладно. Неси поужинать.
— С мясом вам иль без мяса?
— С мясом, милейший, с мясом.
— Пожалте деньги.
Евгений, не выдержав, засмеялся. Хозяин с достоинством взял протянутый бароном целковый, повернул его дважды и положил на стол медную сдачу. Черпнул из огромного котла в оловянную миску, поставил перед господами и принес для каждого по деревянной кружке с куском мяса и по щепотке соли.
— Хлеба, любезный.
— Сколь вам хлеба?
Дельвиг ответил пресерьезно:
— Фунтов двадцать, пожалуй.
Хозяин извлек из темного угла безмен и отвесил полпуда превосходного ржаного хлеба.
Дельвиг незаметно подмигнул приятелю.
— А что это, любезнейший, у тебя ножи и ложки, как собаки, на цепь посажены?
Мужик обиженно шмыгнул носом.
— Разного званья народ захаживает. Глазу не хватает — сейчас стянут.
— А вилки где?
— Да рази кто умеет ими?
Барон опустил ложку с позвякивающей цепочкой в миску.
— Хлебай, братец, — поощрил он приятеля. — Не стесняйся что из общей посудины. Так, сказывают, вкуснее… Ну, нравится?
— Очень! — весело сказал Евгений.
— То-то. Пушкин тоже позабавился здесь от души. Но сердце мое просит поговорить с тобой важнее. Намедни, переводя Проперция… A propos — прелестная рифма: "Проперций — сердце"!
— Но неужели Пушкин был здесь?
— Отчего же нет? И небожители спускались с высот Олимповых для грешных забав сей юдоли.
— Но Пушкин, Пушкин, — недоверчиво пробормотал Евгений.
Дельвиг проницательно улыбнулся.
— Эугений, красота моя! Знай, что избыток благоговенья столько же опасен, сколь и полное отсутствие оного.
— Отчего же?
— Восторги — питательная почва разочарований наших.
Дельвиг вдруг расхохотался.
— Но обрати вниманье: как следит за нами хозяин! Ловит каждый звук нашей речи, но не смыслит в ней ничего. Мы для него — иностранные путешественники. Забавно, а?
— Забавно, Антон.
— Но идем, нынче меня ждет некий драгун-виршеслагатель. Сочиняет ничуть не хуже графа Хвостова. А впрочем, черт с ним. Кутить так кутить!
Дельвиг встал, сунул мужику полтинник и, важно покачиваясь, направился к дверям. Хозяин, оторопев, смотрел вослед, затем кинулся за гостями, подымающимися уже по лестнице, и крикнул восторженно:
— Милости просим, господа добрые! Милости просим и вперед жаловать! Милости просим!
— Непременно, любезнейший! — солидно ответствовал барон.
Он повел друга в Гостиный двор. Они взошли наверх и остановились у больших ворот, против Невского проспекта. Рядом неутомимо вился вихрастый мальчонка-лоточник, верещаний пронзительным альтом:
— Пироги! Пироги горячие с начинкой мясною! Горячие!
Они взяли по одному пирожку и, с аппетитом жуя, принялись фланировать по галерее, постепенно наполнявшейся народом. Угомонившийся было барон вновь одушевился и у разносчика в нарядном кафтане купил бутылку щей. Но и этого показалось ему мало: он пощадил друга на Щукин двор, где почти через силу накормил виноградом и персиками.
Светлый, зеленовато-серебряный воздух петербургского вечера любовно облекал дворцы и стройные дома Невского. Евгений, мечтательно улыбаясь, жадно втягивал ноздрями свежий, внятно пахнущий морем ветерок.
— Ну-с, каковы впечатленья? — промурлыкал Дельвиг. — Забавно, не правда ль?
— Ах, дорогой мой барон, — Евгений признательно стиснул теплую руку приятеля, — Я, кажется, вновь начинаю влюбляться в Петербург. Вновь и по-новому.
— Обед тебе понравился?
— Восхитительный обед!
— Ну-с, а на десерт сообщу тебе, что Пушкину весьма пришлись по вкусу твои стихи.
Евгений остановился и уронил Дельвигову руку.
— Как… какие стихи? Откуда они известны ему?
Дельвиг с простодушным видом снял очки и моргнул беззащитными отуманенными глазами.
— Какие? Э… э… — Он поиграл тросточкой, жалобно и плутовато сощурился. — "К Алине", "Мадригал"… Да — еще "Элегия" твоя. Пушкина восхитили две последние строчки:
— Творец всемогущий! И даже "К Алине"!.. Но для чего ты читал их Пушкину, не спросясь меня?
Дельвиг удивленно развел руками:
— Помилуй, друг мой, я и не читал их ему. Пушкин сам прочел их в "Благонамеренном" и в "Невском зрителе"… Извозчик! Эй, извозчик!
Он торопливо обнял онемевшего Баратынского.
— Прости, лечу к своей Армиде. Пожелай мне успеха!
И умчался, легчайший толстяк, в быстро постукивающем по торцам фаэтоне, весело оборачиваясь и взмахивая короткою ручкой.
— Но почему ты отдал печатать без моего позволенья?
Барон простодушно заморгал обезоруженными глазами.
— Да потому… потому, друг мой, что ты воспретил бы мне это, ежели б я спросил твоего позволенья!
Евгений невольно рассмеялся.
Ободренный Дельвиг продолжал уже уверенней:
— Сердце мое, красота моя! Я долгом своим счел свести тебя с музами! Ты поэт истинный, и голос души твоей должен быть услышан. Грех тебе таиться в безмолвии.
— Но, милый, своевольный друг мой, пойми только: какой это стыд для меня, вчерашнего изгнанника и преступника, обнажать душу пред незнакомым читателем! Я…
— Привели, барин! Двое дворовых в засаленных треуголках, с алебардами в руках истово вытянулись по сторонам низенькой двери; двое других, одетых в мундиры, втолкнули рыжего мужика с безумно остановившимися голубыми глазами. Барин, облаченный в лиловую мантию, встал из кресел, поправил привязанную прусскую косу и поднял золоченый жезл. Суд начался.
В основе исторического романа современного украинского писателя Александра Глушко — события, происходившие на юге Украины в последней четверти XVIII века. Именно тогда, после заключения Кючук-Кайнарджийского мирного договора с Османской империей (1774) и присоединения Крыма (1783) Россия укрепила свои позиции на северных берегах Черного моря. Автор скрупулезно исследует жизненные пути своих героев, которые, пройдя через множество испытаний, познав горечь ошибок и неудач, все же не теряют главного — чести, порядочности, человеческого достоинства.
Впервые — Дни (Париж). 1928. 18 марта. № 1362. Печатается впервые по этому изданию. Публикация Т. Красавченко.
6 и 9 августа 1945 года японские города Хиросима и Нагасаки озарились светом тысячи солнц. Две ядерные бомбы, сброшенные на эти города, буквально стерли все живое на сотни километров вокруг этих городов. Именно тогда люди впервые задумались о том, что будет, если кто-то бросит бомбу в ответ. Что случится в результате глобального ядерного конфликта? Что произойдет с людьми, с планетой, останется ли жизнь на земле? А если останется, то что это будет за жизнь? Об истории создания ядерной бомбы, механизме действия ядерного оружия и ядерной зиме рассказывают лучшие физики мира.
В 1965 году при строительстве Асуанской плотины в Египте была найдена одинокая усыпальница с таинственными знаками, которые невозможно было прочесть. Опрометчиво открыв усыпальницу и прочитав таинственное имя, герои разбудили «Неупокоенную душу», тысячи лет блуждающую между мирами…1985, 1912, 1965, и Древний Египет, и вновь 1985, 1798, 2011 — нет ни прошлого, ни будущего, только вечное настоящее и Маат — богиня Правды раскрывает над нами свои крылья Истины.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.