Недуг бытия (Хроника дней Евгения Баратынского) - [34]
— Mais attendez… Un peu, s'il vous plaНt… [55]
Что-то послышалось в этих словах столь доверительное и обещающее, что Евгений смущенно кивнул и с новым интересом обратился к сцене.
Близился финал. Осужденная на казнь героиня, сомнамбулически пошатываясь, вышла из-за кулисы. В цепях, в белом платье, с длинными распущенными волосами, она безумно вперилась в пространство. Обрюзглое лицо ее заливали слезы, глаза сияли страданьем и любовью. Усталый хрипловатый голос зазвучал внезапной силой и чистотой…
Аплодисментам не было конца. Яростней всех рукоплескал сосед Евгения. Смешным ореольчиком вздымался над его головою белокурый пух; округлый подбородок младенчески выпятился вперед.
Из театра вышли вместе и нерешительно остановились перед площадью, загроможденной каретами и санями. Лакеи выкликали титулы и фамилии господ; кучера один за другим отрывались от костра и, нелепо толстые и черные на озаренном снегу, косолапо спешили к экипажам.
Молодой человек степенно наставил меховой воротник скромной шинели, вскинул трость и близоруко сощурился.
Евгению стало грустно: сейчас крикнут экипаж этого меланхолически восторженного незнакомца — и, небрежно махнув щегольскою перчаткою, умчится он в смутные просторы огромного зимнего Петербурга… Он досадливо хрустнул в карманах пальцами озябших рук: скаредный дядя Пьер держал проштрафившегося племянника в черном теле, а докучать маменьке пустячными просьбами не хотелось.
— Вас, поди, карета дожидается? — добродушно полюбопытствовал партерный сосед.
— Нет, я — так; я люблю прогуливаться перед сном. Pour lЮ bonne bouche… [56] — Евгений рассмеялся принужденно. — А вы, верно, торопитесь?
— О нет, я не тороплюсь никогда, — с живостью возразил очкастый юноша, и оба нерешительно двинулись срединою Невского, по бульвару, обсаженному тощими липками. На тротуарах мерцали, треща и вспыхивая, редкие плошки. Незнакомец надвинул на лоб цилиндр, обтянутый черною мерлушкой, отчего вся его добродушная, женственно плавная фигура неожиданно приняла вид бодливого упрямства.
— Вы служите где-нибудь? — спросил он вдруг.
— Нет… Покамест — нет. Но я определяюсь в полк. В лейб-гвардию. А вы?
— Я по выпуске из императорского лицея определен был в департамент горных и соляных дел. Засим уволился. А нынче…
— Вы Царскосельский лицей кончать изволили? С Пушкиным?
Толстяк важно кивнул:
— Да, с Александром Сергеевичем Пушкиным. А вы, позволю полюбопытствовать, следите за отечественною словесностью?
— Слежу… Но я был столь неучтив, что осмелился вас перебить. Вы о службе своей.
— Имея особенную склонность к занятиям библиографическим, я поступил намедни в императорскую публичную библиотеку.
Евгений завистливо вздохнул. Незнакомец глянул из затуманенных очков кротко и чуть лукаво.
— Вы о Пушкине спрашивали. Я близкий приятель ему. И тоже сочиняю.
И радостно отозвалось в сердце это "тоже", могущее означать и самонадеянное: "Как Пушкин!" — и догадку, подстрекающую к ответной откровенности:
"Сам, поди, грешишь! Не таись…"
И, вновь ошеломив Евгения своей проницательностью, спутник его молвил:
— А вы ведь сами пишете стихи. — И залился девичьим звонким смешком. — Не смущайтесь! О, пожалуйста, не смущайтесь! Мне все молодые показывают писания свои. Я барон Дельвиг.
Имя свое он произнес отчетливо и несколько высокомерно.
— Но я вовсе не сочинитель; я в военную службу, — пробормотал Евгений, весь пылая лихорадочным жаром и нетерпеливым желаньем открыться скорее…
Маета вахтпарадов, выматывающие душу ученья с фигурными стойками в пешем строю и бесконечными ружейными приемами теперь не так угнетали его. Едва лишь выдавался на плацу свободный час, Евгений поспешал в бедную квартирку Дельвига, состоящую из двух камор, заставленных гипсовыми бюстами античных мудрецов и поэтов. Свойски кинув шинель пьяноватому Никите, нехотя подымающемуся при появлении гостя с угловатого рундука, он без стука переступал порог и порывисто обнимал нового друга.
Барон сам читал мало, зато нельзя било представить себе слушателя более внимательного и придирчивого.
— Славно, славно, — приговаривал он, — Но, друг мой, этот стих немного неопрятен. Пух в кудрях. Как у меня или у Никиты моего!
И заливался звонким, с шаловливой задышкой, смехом.
— Цезурка чуть-чуть прихрамывает и шаркает. Как князь Вяземский.
Эта нетерпимость в человеке, философически мирящемся с чудовищной неприбранностью своего обиталища и всегдашней неряшливостью пьяненького слуги, очень забавляла Евгения.
— А эта элегья отменно хороша, — молвил однажды Дельвиг, серьезно и словно бы настороженно глянув из-под очков. — Надобно в журнал отдать.
— Господь с Тобою! — пылко возразил Евгений и потащил к себе небрежно измаранный листок. — Ни за что!
Его так и обдало страхом при мысли увидеть свое имя напечатанным.
— Надобно, надобно, — повторял Дельвиг, легонько барабаня пухлым пальчиком по краю стола. — Надобно бы-бы…
— Скажи, Дельвиг, — прервал Евгений. — Отчего ты, побуждая меня к непрестанному труду, сам так ленив? Отчего так нерадиво служишь музам?
Дельвиг обескураженно развел пухлыми руками. И прочитал, виновато покачивая головой:
— Привели, барин! Двое дворовых в засаленных треуголках, с алебардами в руках истово вытянулись по сторонам низенькой двери; двое других, одетых в мундиры, втолкнули рыжего мужика с безумно остановившимися голубыми глазами. Барин, облаченный в лиловую мантию, встал из кресел, поправил привязанную прусскую косу и поднял золоченый жезл. Суд начался.
В основе исторического романа современного украинского писателя Александра Глушко — события, происходившие на юге Украины в последней четверти XVIII века. Именно тогда, после заключения Кючук-Кайнарджийского мирного договора с Османской империей (1774) и присоединения Крыма (1783) Россия укрепила свои позиции на северных берегах Черного моря. Автор скрупулезно исследует жизненные пути своих героев, которые, пройдя через множество испытаний, познав горечь ошибок и неудач, все же не теряют главного — чести, порядочности, человеческого достоинства.
Впервые — Дни (Париж). 1928. 18 марта. № 1362. Печатается впервые по этому изданию. Публикация Т. Красавченко.
В 1915 г. немецкая подводная лодка торпедировала один из.крупнейших для того времени лайнеров , в результате чего погибло 1198 человек. Об обстановке на борту лайнера, действиях капитана судна и командира подводной лодки, о людях, оказавшихся в трагической ситуации, рассказывает эта книга. Она продолжает ставшую традиционной для издательства серию книг об авариях и катастрофах кораблей и судов. Для всех, кто интересуется историей судостроения и флота.
6 и 9 августа 1945 года японские города Хиросима и Нагасаки озарились светом тысячи солнц. Две ядерные бомбы, сброшенные на эти города, буквально стерли все живое на сотни километров вокруг этих городов. Именно тогда люди впервые задумались о том, что будет, если кто-то бросит бомбу в ответ. Что случится в результате глобального ядерного конфликта? Что произойдет с людьми, с планетой, останется ли жизнь на земле? А если останется, то что это будет за жизнь? Об истории создания ядерной бомбы, механизме действия ядерного оружия и ядерной зиме рассказывают лучшие физики мира.
В 1965 году при строительстве Асуанской плотины в Египте была найдена одинокая усыпальница с таинственными знаками, которые невозможно было прочесть. Опрометчиво открыв усыпальницу и прочитав таинственное имя, герои разбудили «Неупокоенную душу», тысячи лет блуждающую между мирами…1985, 1912, 1965, и Древний Египет, и вновь 1985, 1798, 2011 — нет ни прошлого, ни будущего, только вечное настоящее и Маат — богиня Правды раскрывает над нами свои крылья Истины.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.