Громкое, с лающими захлебами рыданье Сашеньки, словно бы обрадовавшись, рванулось навстречу.
— Па… папенька! Что вы наделали. Ах, папенька…
Он отстранил дочь; задыхаясь, вошел в спальню жены.
Настасья Львовна лежала за раздернутым пологом, немая и неподвижная.
Он рухнул на колени; схватил мертвенно холодную руку, покрыл ее исступленными поцелуями, прижал к своей грохочущей груди…
К вечеру она оправилась. Врач, молоденький итальянец с каштановым коком над красивым романтическим лбом, поставил сердечный компресс и дал успокоительную микстуру.
— Мой муж. Mon pauvre mari… [179] — в отчаяньи пролепета она. — Боже, какое безумие эта поездка! Этот вулкан — всё, всё…
Опираясь на руку дочери, она приблизилась к нему.
Он дремал у окна, прерывисто втягивая воздух, душный от лекарств и сухого аромата разморенных пиний. Внизу слышались бранчливые клики лаццарони, волны с ласковым ворчаньем накатывались на берег.
— Mais qu'est-ce que c'est — спросила она, умоляюще стискивая пальцы.- C'est dangereux? [180]
— La congestion cИrИbrale [181],- неуверенно пробормотал доктор и взял руку больного.- Le pouls va… [182]
Ночь миновала покойно.
На рассвете он пришел в себя и, слабо улыбаясь, повторил давешние свои слова о том, что разлука невозможна для истинно любящих, что смерть не имеет той власти и того зловещего облика, которые представляются душам, не знающим и боящимся ее.
Настасья Львовна, обливаясь слезами, пыталась возразить мужу, но лицо его стало строго и серьезно; он закрыл глаза, словно прислушиваясь к важным, внятно приближающимся звукам.
Она закричала. Вбежавший врач прижал ухо к груди пациента. Дети, бросились к постели — и застыли в ужасе.
— Е morto [183],- испуганно прошептал доктор.
— Нет, нет! — вскричал Левушка и, упав перед отцом на колени, стал растирать его ледяные ноги.
— Morte per emozione, — пробормотал лекарь полувопросительно.- Il signore era poeta… [184]
