Недуг бытия (Хроника дней Евгения Баратынского) - [137]
Теснота и грязь извилистых улочек поражали взгляд и обоняние. Множество людей, ничем по виду не отличающихся от нищих, ютилось с детишками прямо на открытом воздухе, под навесом обветшалых карнизов.
— Ай! — с веселым страхом воскликнула Сашенька, прижавшись к отцу: громоздкая колымага, скрипя и угрожающе кренясь, остановилась возле их ландо.
— Это калессино, — затараторил всезнающий Левушка. — Весьма старинное и странное по устройству и упряжке сооружение. Вмещает до шестнадцати пассажиров.
— Прелесть какая! — восхитилась Сашенька. — Натурально карфагенская повозка!
Она принялась было зарисовывать допотопную двуколку, но матери было нехорошо от запаха нечистот, и отец приказал ехать далее.
Ехать, однако же, приходилось все труднее: улочка стала совсем узка, народу же прибывало. Путешественники, оставив коляску на выпуклой, как сковородка, площади, побрели проулком, минуя лавочки, где продавалась acqua potabile [173], и зеленные, обдающие запахом столь свежим и кудрявым, что Николеньке так и представлялась мемекающая голова козленка, высовывающаяся из пышной ботвы и пытающаяся боднуть прохожих рожками. И он, по-отцовски раздувая жадные ноздри, упоенно цокал подковками любимых своих сапожек для верховой езды.
Рынок гудел карусельно кружащейся толпою, пенисто вскипал белыми и алыми платьями, кофтами, букетами, взрывался и брызгался серебряными и золотыми слитками трепещущей рыбы, и расплескивался широкими кругами, и мгновенно сужался в таинственно гулкие водовороты. И опять изумляли группы лаццарони стремительностью своего превращения из напряженно яркого, летучего вихря в темные, почти безжизненные комья, забившиеся в гнезда огромных корзин.
Вдруг на средину площади выхлестнулась из переулка тугая струя приплясывающего и галдящего люда, предводительствуемая двумя молодками, одна из которых колотила в бубен, а другая танцевала тарантеллу. И тотчас вокруг завилось мускулистое кольцо пляшущих и глазеющих, и все новые люди вовлекались в эту жарко пыхтящую и грохочущую воронку.
— Какая страна! Какое роскошество всех сил, — восторженно говорил он. — Дети, прекрасные и свободные дети! Если б нашей хмурой отчизне чуточку этого солнца, этой веры в бесконечность жизненного огня…
Николенька то и дело подбегал к танцующим, взмахивая в такт тарантелле рукою и крепко притопывая ногами.
— Веди себя прилично! — тихонько прикрикнула мать.
— Ах, да зачем это! Пусть мальчик веселится как умеет, — Евгений усмехнулся. — Слишком часто люди ведут себя прилично вместо того, чтоб вести себя хорошо… Но посмотри сюда, Настенька! Сколько грации в этой дурнушке!
Настенька любовалась и нежно, цепко придерживала слабыми пальчиками его пальцы. И радостно, жестоко, великодушно била в глаза и сердце чужая жизнь, нищая и роскошная, гибельная и бессмертная.
…Villa Reale состояла из длинной аллеи, вытянутой вдоль залива с непривычной для Неаполя строгостью. Вверху, по ровному склону, нежились в зелени садов старинные палаццо и виллы местной знати, кое-где зазывно сверкали пансионы и отели для иностранцев. Внизу лениво и беспорядочно развлекалось море и, словно подражая ему, дремала и бурно взрывалась жизнь аборигенов.
Утром Villa Reale безмолвствовала. Лишь небольшая площадь, замыкающая аллею, оглашалась матовым звоном бубенчиков: крестьяне на коренастых мулах проезжали на городской рынок. Но это было внизу, за границей, означенной деревьями, — границей условной, но непререкаемой. Villa Reale длила свой важный сон; лишь деревья, напичканные неугомонными птицами, тихо шевелились и шаловливо переплескивались друг с другом волнами изумрудно-золотистого блеска. Яркие, четко отделенные один от другого листья, мнилось ему, живописали все оттенки радости. Он любовался этими щедрыми кронами, невольно сравнивая их с зыбистыми дубравами родины, рисовавшими взгляду все степени меланхолии…
Чинная аллея понемногу оживала: в разнеженном воздухе возникало, будто нарождаясь из него, белое плавное платье, и словно бы прямо из лазури спускался синий шелковый парасоль. Слабым, бледно-розовым цветком подымалось к солнцу личико прогуливающейся mademoiselle, и откуда-то из древесных теней выпархивали, придерживая разлетающиеся фалды, пестрые, почему-то все долгоногие кавалеры. Сверху, с балкона, они представлялись экзотическими мотыльками и стрекозами.
За густою зеленью, у моря, раздавались восторженные клики. Там гребцы, задрапированные в живописное рубище, обнажились на потеху зевакам и, прыгая с лодок, изображали в прозрачной воде мифологических богов, покрываясь чешуей серебристых пузырьков.
Благоухали розы и померанцы; резко воняло гниющей на берегу рыбой; нежные мелодии оркестрионами холеный смех гуляющих перебивались бранью дерущихся лаццарони и воплями избиваемого осла.
И, лениво копя раздраженье, цедил в небеса едва приметную дымовую струйку покатый холм, покойно развалившийся на противоположном берегу залива.
Улыбчивая южная фортуна благоприятствовала посланцам ненастливой Гипербореи: в воскресенье было объявлено новое открытие древностей.
Наняли легкий экипаж; покладистый веттурино свистнул, щелкнул длинным бичом — и колеса весело застучали по плотно убитой дороге.
— Привели, барин! Двое дворовых в засаленных треуголках, с алебардами в руках истово вытянулись по сторонам низенькой двери; двое других, одетых в мундиры, втолкнули рыжего мужика с безумно остановившимися голубыми глазами. Барин, облаченный в лиловую мантию, встал из кресел, поправил привязанную прусскую косу и поднял золоченый жезл. Суд начался.
«Преследовать безостановочно одну и ту же цель – в этом тайна успеха. А что такое успех? Мне кажется, он не в аплодисментах толпы, а скорее в том удовлетворении, которое получаешь от приближения к совершенству. Когда-то я думала, что успех – это счастье. Я ошибалась. Счастье – мотылек, который чарует на миг и улетает». Невероятная история величайшей балерины Анны Павловой в новом романе от автора бестселлеров «Княгиня Ольга» и «Последняя любовь Екатерины Великой»! С тех самых пор, как маленькая Анна затаив дыхание впервые смотрела «Спящую красавицу», увлечение театром стало для будущей величайшей балерины смыслом жизни, началом восхождения на вершину мировой славы.
Главные герои романа – К. Маркс и Ф. Энгельс – появляются перед читателем в напряженные дни революции 1848 – 1849 годов. Мы видим великих революционеров на всем протяжении их жизни: за письменным столом и на баррикадах, в редакционных кабинетах, в беседах с друзьями и в идейных спорах с противниками, в заботах о текущем дне и в размышлениях о будущем человечества – и всегда они остаются людьми большой души, глубокого ума, ярких, своеобразных характеров, людьми мысли, принципа, чести.Публикации автора о Марксе и Энгельсе: – отдельные рассказы в периодической печати (с 1959); – «Ничего, кроме всей жизни» (1971, 1975); – «Его назовут генералом» (1978); – «Эоловы арфы» (1982, 1983, 1986); – «Я все еще влюблен» (1987).
«Редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге… Здесь и на улицах как в комнатах без форточек». Ф. М. Достоевский «Преступление и наказание» «… Петербург, не знаю почему, для меня всегда казался какою-то тайною. Еще с детства, почти затерянный, заброшенный в Петербург, я как-то все боялся его». Ф. М. Достоевский «Петербургские сновидения»Строительство Северной столицы началось на местах многочисленных языческих капищ и колдовских шведских местах. Именно это и послужило причиной того, что город стали считать проклятым. Плохой славой пользуется и Михайловский замок, где заговорщики убили Павла I.
Конец XIX века, научно-технический прогресс набирает темпы, вовсю идут дебаты по медицинским вопросам. Эмансипированная вдова Кора Сиборн после смерти мужа решает покинуть Лондон и перебраться в уютную деревушку в графстве Эссекс, где местным викарием служит Уилл Рэнсом. Уже который день деревня взбудоражена слухами о мифическом змее, что объявился в окрестных болотах и питается человеческой плотью. Кора, увлеченная натуралистка и энтузиастка научного знания, не верит ни в каких сказочных драконов и решает отыскать причину странных россказней.
Когда-то своим актерским талантом и красотой Вивьен покорила Голливуд. В лице очаровательного Джио Моретти она обрела любовь, после чего пара переехала в старинное родовое поместье. Сказка, о которой мечтает каждая женщина, стала явью. Но те дни канули в прошлое, блеск славы потускнел, а пламя любви угасло… Страшное событие, произошедшее в замке, разрушило счастье Вивьен. Теперь она живет в одиночестве в старинном особняке Барбароссы, храня его секреты. Но в жизни героини появляется молодая горничная Люси.
Генезис «интеллигентской» русофобии Б. Садовской попытался раскрыть в обращенной к эпохе императора Николая I повести «Кровавая звезда», масштабной по содержанию и поставленным вопросам. Повесть эту можно воспринимать в качестве своеобразного пролога к «Шестому часу»; впрочем, она, может быть, и написана как раз с этой целью. Кровавая звезда здесь — «темно-красный пятиугольник» (который после 1917 года большевики сделают своей государственной эмблемой), символ масонских кругов, по сути своей — такова концепция автора — антирусских, антиправославных, антимонархических. В «Кровавой звезде» рассказывается, как идеологам русофобии (иностранцам! — такой акцент важен для автора) удалось вовлечь в свои сети цесаревича Александра, будущего императора-освободителя Александра II.