Недуг бытия (Хроника дней Евгения Баратынского) - [137]
Теснота и грязь извилистых улочек поражали взгляд и обоняние. Множество людей, ничем по виду не отличающихся от нищих, ютилось с детишками прямо на открытом воздухе, под навесом обветшалых карнизов.
— Ай! — с веселым страхом воскликнула Сашенька, прижавшись к отцу: громоздкая колымага, скрипя и угрожающе кренясь, остановилась возле их ландо.
— Это калессино, — затараторил всезнающий Левушка. — Весьма старинное и странное по устройству и упряжке сооружение. Вмещает до шестнадцати пассажиров.
— Прелесть какая! — восхитилась Сашенька. — Натурально карфагенская повозка!
Она принялась было зарисовывать допотопную двуколку, но матери было нехорошо от запаха нечистот, и отец приказал ехать далее.
Ехать, однако же, приходилось все труднее: улочка стала совсем узка, народу же прибывало. Путешественники, оставив коляску на выпуклой, как сковородка, площади, побрели проулком, минуя лавочки, где продавалась acqua potabile [173], и зеленные, обдающие запахом столь свежим и кудрявым, что Николеньке так и представлялась мемекающая голова козленка, высовывающаяся из пышной ботвы и пытающаяся боднуть прохожих рожками. И он, по-отцовски раздувая жадные ноздри, упоенно цокал подковками любимых своих сапожек для верховой езды.
Рынок гудел карусельно кружащейся толпою, пенисто вскипал белыми и алыми платьями, кофтами, букетами, взрывался и брызгался серебряными и золотыми слитками трепещущей рыбы, и расплескивался широкими кругами, и мгновенно сужался в таинственно гулкие водовороты. И опять изумляли группы лаццарони стремительностью своего превращения из напряженно яркого, летучего вихря в темные, почти безжизненные комья, забившиеся в гнезда огромных корзин.
Вдруг на средину площади выхлестнулась из переулка тугая струя приплясывающего и галдящего люда, предводительствуемая двумя молодками, одна из которых колотила в бубен, а другая танцевала тарантеллу. И тотчас вокруг завилось мускулистое кольцо пляшущих и глазеющих, и все новые люди вовлекались в эту жарко пыхтящую и грохочущую воронку.
— Какая страна! Какое роскошество всех сил, — восторженно говорил он. — Дети, прекрасные и свободные дети! Если б нашей хмурой отчизне чуточку этого солнца, этой веры в бесконечность жизненного огня…
Николенька то и дело подбегал к танцующим, взмахивая в такт тарантелле рукою и крепко притопывая ногами.
— Веди себя прилично! — тихонько прикрикнула мать.
— Ах, да зачем это! Пусть мальчик веселится как умеет, — Евгений усмехнулся. — Слишком часто люди ведут себя прилично вместо того, чтоб вести себя хорошо… Но посмотри сюда, Настенька! Сколько грации в этой дурнушке!
Настенька любовалась и нежно, цепко придерживала слабыми пальчиками его пальцы. И радостно, жестоко, великодушно била в глаза и сердце чужая жизнь, нищая и роскошная, гибельная и бессмертная.
…Villa Reale состояла из длинной аллеи, вытянутой вдоль залива с непривычной для Неаполя строгостью. Вверху, по ровному склону, нежились в зелени садов старинные палаццо и виллы местной знати, кое-где зазывно сверкали пансионы и отели для иностранцев. Внизу лениво и беспорядочно развлекалось море и, словно подражая ему, дремала и бурно взрывалась жизнь аборигенов.
Утром Villa Reale безмолвствовала. Лишь небольшая площадь, замыкающая аллею, оглашалась матовым звоном бубенчиков: крестьяне на коренастых мулах проезжали на городской рынок. Но это было внизу, за границей, означенной деревьями, — границей условной, но непререкаемой. Villa Reale длила свой важный сон; лишь деревья, напичканные неугомонными птицами, тихо шевелились и шаловливо переплескивались друг с другом волнами изумрудно-золотистого блеска. Яркие, четко отделенные один от другого листья, мнилось ему, живописали все оттенки радости. Он любовался этими щедрыми кронами, невольно сравнивая их с зыбистыми дубравами родины, рисовавшими взгляду все степени меланхолии…
Чинная аллея понемногу оживала: в разнеженном воздухе возникало, будто нарождаясь из него, белое плавное платье, и словно бы прямо из лазури спускался синий шелковый парасоль. Слабым, бледно-розовым цветком подымалось к солнцу личико прогуливающейся mademoiselle, и откуда-то из древесных теней выпархивали, придерживая разлетающиеся фалды, пестрые, почему-то все долгоногие кавалеры. Сверху, с балкона, они представлялись экзотическими мотыльками и стрекозами.
За густою зеленью, у моря, раздавались восторженные клики. Там гребцы, задрапированные в живописное рубище, обнажились на потеху зевакам и, прыгая с лодок, изображали в прозрачной воде мифологических богов, покрываясь чешуей серебристых пузырьков.
Благоухали розы и померанцы; резко воняло гниющей на берегу рыбой; нежные мелодии оркестрионами холеный смех гуляющих перебивались бранью дерущихся лаццарони и воплями избиваемого осла.
И, лениво копя раздраженье, цедил в небеса едва приметную дымовую струйку покатый холм, покойно развалившийся на противоположном берегу залива.
Улыбчивая южная фортуна благоприятствовала посланцам ненастливой Гипербореи: в воскресенье было объявлено новое открытие древностей.
Наняли легкий экипаж; покладистый веттурино свистнул, щелкнул длинным бичом — и колеса весело застучали по плотно убитой дороге.
— Привели, барин! Двое дворовых в засаленных треуголках, с алебардами в руках истово вытянулись по сторонам низенькой двери; двое других, одетых в мундиры, втолкнули рыжего мужика с безумно остановившимися голубыми глазами. Барин, облаченный в лиловую мантию, встал из кресел, поправил привязанную прусскую косу и поднял золоченый жезл. Суд начался.
Пугачёвское восстание 1773–1775 годов началось с выступления яицких казаков и в скором времени переросло в полномасштабную крестьянскую войну под предводительством Е.И. Пугачёва. Поводом для начала волнений, охвативших огромные территории, стало чудесное объявление спасшегося «царя Петра Фёдоровича». Волнения начались 17 сентября 1773 года с Бударинского форпоста и продолжались вплоть до середины 1775 года, несмотря на военное поражение казацкой армии и пленение Пугачёва в сентябре 1774 года. Восстание охватило земли Яицкого войска, Оренбургский край, Урал, Прикамье, Башкирию, часть Западной Сибири, Среднее и Нижнее Поволжье.
«Свои» — повесть не простая для чтения. Тут и переплетение двух форм (дневников и исторических глав), и обилие исторических сведений, и множество персонажей. При этом сам сюжет можно назвать скучным: история страны накладывается на историю маленькой семьи. И все-таки произведение будет интересно любителям истории и вдумчивого чтения. Образ на обложке предложен автором.
Соединяя в себе, подобно древнему псалму, печаль и свет, книга признанного классика современной американской литературы Дениса Джонсона (1949–2017) рассказывает историю Роберта Грэйньера, отшельника поневоле, жизнь которого, охватив почти две трети ХХ века, прошла среди холмов, рек и железнодорожных путей Северного Айдахо. Это повесть о мире, в который, несмотря на переполняющие его страдания, то и дело прорывается надмирная красота: постичь, запечатлеть, выразить ее словами не под силу главному герою – ее может свидетельствовать лишь кто-то, свободный от помыслов и воспоминаний, от тревог и надежд, от речи, от самого языка.
В новой книге известного режиссера Игоря Талалаевского три невероятные женщины "времен минувших" – Лу Андреас-Саломе, Нина Петровская, Лиля Брик – переворачивают наши представления о границах дозволенного. Страсть и бунт взыскующего женского эго! Как духи спиритического сеанса три фурии восстают в дневниках и письмах, мемуарах современников, вовлекая нас в извечную борьбу Эроса и Танатоса. Среди героев романов – Ницше, Рильке, Фрейд, Бальмонт, Белый, Брюсов, Ходасевич, Маяковский, Шкловский, Арагон и множество других знаковых фигур XIX–XX веков, волею судеб попавших в сети их магического влияния.
Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?
В 1965 году при строительстве Асуанской плотины в Египте была найдена одинокая усыпальница с таинственными знаками, которые невозможно было прочесть. Опрометчиво открыв усыпальницу и прочитав таинственное имя, герои разбудили «Неупокоенную душу», тысячи лет блуждающую между мирами…1985, 1912, 1965, и Древний Египет, и вновь 1985, 1798, 2011 — нет ни прошлого, ни будущего, только вечное настоящее и Маат — богиня Правды раскрывает над нами свои крылья Истины.