Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель - [85]

Между тем жизнь Флоренции так радикально изменилась в предшествовавшие три месяца, что ее буквально узнать было нельзя. Куда делись мир и тишина, манившие туда всех, склонных к созерцательной жизни? Шум и трескотня на улицах, наново написанные и раззолоченные вывески магазинов, щегольские джентльмены из всех стран света, нарядные дамы, кровные лошади – вот что замелькало перед моими глазами, когда я очутился на хорошо знакомой мне, но показавшейся новой, площади Santa Trinità.

На месте прежнего воксала ливорнской железной дороги, теперь дворец выставки. Старое здание перестроено и украшено, обнесено решетками, обстроено вокруг так, что не только самого воксала, но даже площади нельзя узнать вовсе.

У подъезда встретил меня не то швейцар, не то капельдинер; он, с несвойственной итальянцам, лакейской ловкостью, откинул дверцу моей наемной кареты и не потребовал за это la buona mano[281] (на водку).

Под лоснящейся трехуголкой, окаймленной новыми галунами, я сразу узнал своего старого знакомца Микеле; я никогда не видал его не в лохмотьях, но лицо его было также знакомо мне, как силуэт колокольни собора. Микеле тоже узнал меня.

– Siamo nop[282], – сказал он, окидывая снисходительным взором свою нарядную ливрею. – Да потрудитесь бросить вашу сигарку, – прибавил он несколько покровительственным тоном. – Тут уже курить мы не позволяем. Жалко бы было, per dio Bacco[283], если бы сгорела эта славная выставка.

Но независимо ни от каких случайностей, всякая выставка должна же иметь в виду дать посетителям возможность познакомиться с выставленными предметами и вынести о ней какое-нибудь определенное воспоминание. Кажется, флорентийские распорядители именно это-то и забыли. В залах светло и просторно, ко всему можно подойти со всех сторон и даже очень близко. Но ведь всякого посетителя особенно интересует один какой-либо отдел. Механику, конечно, было бы очень выгодно сравнить две или три машины различно устроенные для одного того же назначения: следовало бы поставить их рядом; а тут, чтобы добраться от одного типографского станка до другого, приходится перейти целую галерею, уставленную то блестящими хрустальными изделиями, на которые нельзя не заглядеться, то чудными искусственными цветами, то мягкими и пушистыми тканями, которые невольно бы погладил рукой, если бы не грозная надпись колоссальным шрифтом: proibito di toccare gli oggetti esposti[284]. Как тут не забыть и типографские станки, и механику!

Тут же в нижних галереях развешаны копии со старых картин; многие в очень невыгодном свете, но они от этого вовсе не теряют ничего. Большая часть их – произведения флорентийских копистов. Этот род искусства здесь одна из главных отраслей промышленности. Флоренция поставляет копии с древних мастеров на бо́льшую часть Италии, Англию, Америку и Россию. В таможенном уставе, на вывоз их наложена пошлина, также как на мраморные статуи и статуэтки, тогда как за оригинальные произведения ничего не платится ни при ввозе, ни при вывозе. Между тем нельзя сказать, чтобы здесь особенно процветал этот род живописи. В Венеции, например, несравненно более хороших копий, чем во Флоренции, хотя там не так много картинных магазинов, да и те немногие наполнены вовсе не по-флорентийски. Не потому ли это, что в Венеции лучше понимают смысл своих старых мастеров?

Есть тому еще и другая причина. В Венеции не существует цеха копистов; перспективная живопись составляет самую существенную часть ее картинной промышленности; копиями занимаются или ученики, или профессоры за неимением другой работы. Во Флоренции живописцы-художники мало занимаются копиями, и то только в особенных случаях: или по заказу, или по крайности. Работы их редко попадаются в магазинах. Каждый сколько-нибудь значительный магазин имеет во Флоренции своих копистов, с которыми заключается форменное условие. В большей части случаев, кописты эти получают от магазина месячное жалованье, и обязываются никому не продавать своих картин, кроме своих патронов. Число часов, которое они должны проработать каждый день, а также minimum того, что они должны сделать в течение месяца, определяется условием. Каждый из этих художников выбирает себе две или три картины одного мастера или одной школы. Патрон часто обязывается не покупать ни у кого другого копий с этих картин. Весь смысл свободного творчества теряется от этого, а для того, чтобы сделать хорошую копию, часто более бывает нужно этого дара, нежели для того чтобы написать картину. Копист вовсе не заботится о том, чтобы передать смысл картины; он часто исправляет и пополняет оригинал, пропускает в ней многое, что может прийтись не по вкусу массе покупателей. Скопировав несколько раз сряду одну и ту же картину, он непременно создает себе свою особенную манеру, из которой потом уже не в силах выбраться; все работы его получают какой-то мертвый, машинный характер. Распорядителям выставки надо отдать полную справедливость хотя в том, что они не поместили этих копий в залах свободных искусств.

Залы эти, где собрано несколько сот картин новой школы, почти все итальянских художников (собрано как и остальное, без всякой системы, безо всякой господствующей мысли), помещаются в верхнем этаже, по обеим сторонам центральной галереи. Тут же рядом самая полная коллекция всевозможных варений, консервов, колбас, вин, ливеров и пр., в склянках, в банках, в горшках, в коробках или просто во всем безобразии наготы.