Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель - [84]

Вечерело; начинали запирать мастерские и лавки.

– Хочешь повидаться со старыми своими массетанскими приятелями? – спросил меня Аполлонио. Я не замедлил изъявить свое желание, и мы отправились.

В низкой зале со сводом при очень слабом освещении сидело несколько юношей за столом, на котором были классические fiasco с красным вином и сыром. Увидев моего приятеля, некоторые из них бросились ему навстречу.

– Bravo! – закричал один черноволосый и черноглазый мальчуган лет 16-ти.

«Si scopran le tombe, si levan i morti!»[276]– пропел он первый стих из гимна Гарибальди, – смотрите, господа, вот право мертвец воскресший?… – И схватив меня за плечи, он представлял меня своим товарищам, из которых многие были мне уже прежде знакомы…

Вся эта молодежь требовала, чтобы ее непременно вели на австрийскую границу, где по носившимся тогда слухам Гарибальди снова собирал волонтеров. Аполлонио напрасно рассыпал перед ними свое красноречие, убеждая их ждать терпеливо. Он представлял им необходимость вести дело обдуманно, не горячиться, а ждать терпеливо, пока узнается что-нибудь определенное и положительное.

– Если уже нам не идти теперь к Гарибальди, – провозгласил, вставая, один из сидевших за столом, – так пойдемте в неаполитанские провинции унимать разбойников.

– Пойдем! Пойдем! – подхватило несколько голосов. – Что нам тут сидеть; довольно уже мы парадировали в саду да стреляли в цель. Или пусть распустят общество, или пусть ведут нас к Гарибальди.

– Я знаю, что из Сиены вольные карабинеры уже вышли вчера, – кричал один.

– Зачем же нас не пускают вперед?

– Послушайте, – перебил их Аполлонио, – ведь и мне самому не весело это положение, но что же делать? Нам говорят, что вольные карабинеры из Сиены, из Флоренции и из других городов будто бы пошли уже с Гарибальди на австрийскую границу, но по газетам мы ничего не знаем, ни где Гарибальди, ни что он. Вы знаете, что очень многие неблагосклонно смотрят на наше общество, а потому нам нужно быть очень осторожными и не доверять всяким слухам.

На этих словах оратора прервали. Явился его денщик (Аполлонио служил доктором при массетанской больнице) и принес ему телеграфическую депешу. Она была из Флоренции от одного из очень известных тамошних capi popolo[277]и заключала в себе известие о майских событиях в Брешии[278].

Леон Бранди

9 октября – 27 сентября 1862 г.[279]

Часть 3

Художественная часть флорентийской выставки

Я посетил Флорентийскую выставку с исключительной целью покороче ознакомиться с произведениями живописи, которых случалось очень много, против всякого ожидания, и между которыми очень не мало произведений действительно замечательных. Я спешу поделиться моими впечатлениями с читателями, тем более что этим я вовсе не выхожу из своей программы: в картинных галереях этой выставки, как и вообще в цикле итальянских провинций, стремящихся к полному слитию, первенствуют Неаполь и Тоскана, представляющие собой два противоположные одно другому начала.

Выставка эта, очень богатая и хорошо устроенная, имеет только тот недостаток, что посетившие ее даже несколько раз сряду, обратив всю силу внимания на особенно интересные из выставленных предметов и выходя потом, невольно теряются в разнообразии вынесенных впечатлений, которые с большим трудом удается привести в некоторую систему. Мне кажется, что главной виной того не богатство материалов, а несколько неправильное, совсем не систематическое размещение их. Я по крайней мере никак не могу угадать и до сих пор, что имели в виду подобные распорядители, ставя то там, то здесь, какую-нибудь земледельческую машину или хитросплетенную из раскрашенной соломы штору, или что-либо другое в этом роде. Главная цель этой выставки, положим, была политическая: угадать нетрудно, а многочисленные толки по этому поводу, предшествовавшие ей, совершенно избавляют от труда угадывать.

Брошюры и журналы всех партий, глубокие политики и поверхностная молодежь – все, устно и письменно, толковали, разбирали, каждый с своей точки зрения, а г. Каррега, главный распорядитель, действуя как будто заодно с ними, откладывал со дня на день открытие. Яснее всех поняла эту цель какая-то толстая героиня фруктового рынка в Сиене, и высказала ее очень внимательно слушавшей толпе, ожидавшей как-то вечером открытия почты и раздачи писем, привезенных вечерним поездом железной дороги из Флоренции.

– Счастливы эти бестии, флорентийские работники, – говорила она, – не было у них заработков ни на грош, а хлеб по две грации за фунт. Вот они кричали, кричали да и докричались до выставки. То-то, я думаю, наедет к ним форестьеров (иностранцев)! А мы… ну да что и говорить!

Говорить действительно было нечего: слушатели по большей части были сами работники, хлеб в Сиене не дешевле флорентийского; они и поняли всё сразу.

Но флорентийские работники, несмотря ни на какие выставки, не считают все-таки завидной свою участь. «Вот посмотрите на Неаполь, – говорят они, – там дождем сыплются преимущества и карлины[280]; там правительство само навязывает работу, а мы надейся на форестьеров. Да и какие форестьеры теперь!» А неаполитанцы? Те всё же нейдут работать и твердят старый припев: хлеба и зрелищ. За зрелищами у них и нет остановки; но хлеб везде очень вздорожал в последнее время.