Сандуны: Книга о московских банях

БРИЛЛИАНТЫ НА СВАДЬБУ

Как ни сердился придворный актер Сила Николаевич Сандунов, как ни доказывал, что все это злобный навет, но досадный слух продолжал бродить по Москве: о том, что новые бани в Неглинном проезде будто бы подарены его жене Елизавете Семеновне не в меру усердными почитателями ее певческого таланта. Сила Николаевич не сомневался, что слух пришел из Петербурга. Даже догадывался, кто его пустил.

Самое досадное, что доля правды в обидном слухе все-таки была. Бани, конечно, никто не дарил. Но построишь ли дворец с умеренного актерского жалованья? Сила Николаевич и в лучшую пору не получал больше тысячи двухсот рублей, а несравненная, обаятельная Елизавета Семеновна и того меньше — восемьсот.

Строго говоря, Сила Николаевич уже и не был придворным актером, когда принялся строить бани. Это было отошедшим почетным прозванием, людской и его памятью, дававшей и славу и заработок. Как ни противились Сандунов и его жена, им пришлось уйти с императорской сцены, пришлось даже уехать из Петербурга. Но не будь этих его неприятностей, не было бы в Москве Сандуновских бань. А не будь Сандуновских бань — как ни оскорбительно это для знаменитых актеров, любимцев публики, владевших сердцами зрителей в обеих столицах, — вряд ли сейчас, почти два века спустя, знали бы люди о такой фамилии — Сандуновы. Забыты имена еще более громкие.

…Юный канцелярист мануфактур-коллегии Сила Сандунов отличался характером живым и общительным. Он занятно рассказывал о кавказском прошлом своей фамилии. Правда, знал о нем только понаслышке — от деда своего, Моисея Сандукели, знатного грузинского дворянина, того, что приехал в Россию с самим царем Вахтангом VI, да так и прижился в Москве. Купил здесь дом да поместье, стал жить гостеприимно и весело. И сын его, Николай Моисеевич — уже Сандунов, не Сандукели, — был человеком зажигательным, однако надолго его не хватило: почти начисто разорился, умер молодым, оставив двух малолетних сыновей. Старшему — Силе — шестнадцать тогда было, отец едва успел в канцелярию устроить, а младшему — Николаю — и вовсе три. Промотавшиеся предки, однако, оставили обоим потомкам превеликое достояние: неунывающий нрав. Наследники неплохо им воспользовались!

Двадцати лет от роду Сила Сандунов впервые попал на представление в театр. Его больше всех позабавил актер, игравший пронырливого слугу — превеликого плута. Невысокий худощавый черноглазый юноша заразительно хохотал на весь зал, обращая на себя внимание всей публики. Рассказывают, что он сразу же после спектакля так и заявил: «Да я и сам не хуже этого сыграю!»

Самое поразительное, что это оказалось не просто хвастовством: в тот же год он сделался актером, был принят на службу в тот же театр. Первый раз он вышел на сцену в комедии Княжнина «Чудаки» в роли слуги по имени Пролаза. С тех пор и до конца своей актерской жизни он больше всех ролей любил комические — пронырливых плутов, они удавались ему отменно. Подвижный, ловкий, он держался непринужденно, был смел и на сцене, и в жизни, умел в трудную минуту найтись — театральное счастье словно само искало его.

Через семь лет он попался на глаза председателю только что созданного в Петербурге особого театрального комитета престарелому графу Олсуфьеву, который за год до смерти затем и приехал в Москву, чтобы, если найдется, переманить в придворный театр занятного актера. Один из приближенных Екатерины II, ее статс-секретарь, граф Адам Васильевич Олсуфьев, слыл знатоком истории, права, древних и новых языков. И даже поэтом, хотя стихи свои он почему-то печатать не решался. Царица в ту пору к театру благоволила, особенно ставшей модной комической опере на манер итальянской. В своих царских досугах она и сама грешила сочинительством. Имея представление о деревне лишь из окна кареты, писала «оперы» из крестьянской жизни.

То была большая удача — понравиться приезжему вельможе. Граф Олсуфьев пленился Сандуновым, тут же после спектакля предложил место в придворном театре. Легкий на подъем, Сила Николаевич не замедлил с переездом в Петербург. Его быстро полюбила и столичная публика. Эрмитажный театр, где он часто играл, посещало одно только высшее общество. Зрители приглашались туда по чинам, пускали безденежно, только должно было соблюдать правила: перед вечерним куртагом непременно испить стакан холодной воды, дабы не икалось, да трости и шляпы оставлять за дверьми, и еще — не иметь пасмурного вида, не горячиться и не спорить.

Особенно публике пришлись по душе шалости нового артиста, его умение с невинным видом произносить соленые вольности. От них, закрываясь веерами, рдели дамы, а кавалеры откровенно веселились. Один из суровых критиков называл это «бесчинным промыслом рукоплесканий». В рукоплесканиях действительно недостатка не было. Интерес вызывала и частная жизнь молодого артиста. Рассказывали о бесчисленных победах красавца повесы. Изображая на сцене плутов-слуг, которые помогали в любовных похождениях своим господам, Сила Николаевич в чужой помощи не нуждался и в озорных проделках был неукротим.

Тут же всему Петербургу стало известно и то, что он наконец по-настоящему полюбил — молодую певицу Лизу Федорову, воспитанницу театрального училища. Впрочем, тогда ее уже звали Лизавета Уранова. Так в монаршем своем благоволении приказала ее называть сама императрица. Та побывала на ее дебюте, пришла в восхищение «от чистого, как хрусталь, и звонкого, как золото», голоса начинающей оперной актрисы и от редкой ее привлекательности. В ту пору модных артистов еще не называли звездами, но императорский псевдоним родился именно от сравнения с планетой Уран, которую незадолго до того нашли на небе и о которой тогда во всех гостиных только и говорили.