Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель - [68]

Сначала о том, что над землею. Во-первых большой, крытый сарай, в нем паровая машина в 25 лошадиных сил, которая приводит в движение два громадных ящика, устроенные так, что когда один опускается, другой поднимается. Опускаются они в колоссальный колодезь метров 300 глубиною. Там работники насыпают в них руду и пр. Вытащенная таким образом медная руда толчется другой паровой машиной, потом перемывается и в таком виде отправляется на литейный завод. Самая трудная работа – выкапывание руды, она достается живым работникам…

В горе устроен вход в подземелье. При входе великолепные сени. В окнах бюсты тосканских великих герцогов с приличными надписями, выражающими благодарность обладателей рудокопни к своим благодетелям. В темном уголке тоже мраморный бюст господина с высоким лбом и громадными губами.

– Это кто? – спросил я своего жирного провожатого.

– Это г. Лепорт! – отвечал он мне, – первый, начавший разработку здесь медной руды. Он обанкротился и наши скупили ее у него.

Это постоянная история: все, начинавшие разработку медной руды, обанкрочиваются. Ее у него скупают другие – и разживаются. Причина понятна: для того, чтобы добраться до жилы, нужны громадные подземные работы, стоящие больших денег. Притом очень много работы теряется даром, так как жила местами бывает в палец толщиною и очень плохого притом содержания. Определить толщину ее в данном месте можно только, добравшись уже до нее. Идет она везде под углом 45° к горизонту и лежит между двух пластов известкового шпата, из которых нижний – габбр, красный, а верхний зеленый и называется серпентин. Лучшие куски серпентина составляют малахит, которого в Монте-Катине нет вовсе, то есть и есть, но в очень малом количестве и в мелком виде. Зато тут между габбром нашли камень тоже известкового свойства и очень похожий на малахит, только красный. Камень этот назвали капорчьянит, по имени холма, на котором построена фабрика.

Прежде чем спускаться в подземелье, мы перерядились в черные блузы, такие же панталоны и неимоверной ширины пояса из черной же кожи. К поясам прикрепили фонари и отправились по деревянным крутым лестницам. Много ступеней пришлось пересчитать, пока мы очутились в узком коридоре, идущем горизонтально. Слышался шум воды и работнических ломов. Мы шли по узкой дорожке, по доске, по обеим ее сторонам лежали железные рельсы. Таким образом добрались наконец до довольно пространной подземной залы. Тут было светло. Несколько человек без рубашек колотили ломами в земляные стены. Посредине был колодезь, о котором я уже говорил. Отсюда идут галереи во все стороны и постоянно делаются новые, следя за жилой руды. Рельсы устроены для того, чтобы по ним катить вагоны, нагруженные рудой. Всю ее бросают в колодезь, а оттуда вытаскивает уже машина. Один человек таким образом тащит около 5000 итальянских фунтов, из которых каждый равняется ²/₃ нашего. Это первый этаж. Таких еще 4, каждый по 50 метров глубиной. Этажи все совершенно похожи один на другой; разница только в температуре – чем дальше вниз, тем она становится всё более возвышенной. В 3-м она доходит до температуры русской бани. Я задыхался и решительно отказался идти дальше, где, говорят, еще душнее. У меня начинала кружиться голова; сверху и со стен с однообразным шумом падали тяжелые густые капли. А несколько сот рабочих проводят 12 часов сряду в этом аду, не зная ни праздников, ни отдыхов. В одном из подземных этажей есть великолепная часовня в честь св. Варвары, покровительницы рудников. После этого понятно, отчего в Вольтерранской пенитенциарной тюрьме, несмотря на малочисленность тамошнего населения, такое большое количество заключенных. Для работников Монте-Катини может показаться раем пребывание там[253].

В гарибальдийском войске я знал одного монтекатинского рудокопа, отличавшегося геркулесовской силой и отчаянно мрачным настроением духа. Его знали почти все по имени, и немудрено: он отличался действительно дьявольским долготерпением. Вдвоем с каким-то глухим геркулесом он отстаивал около 20 дней на передовом посту на С. Анджело, тогда как на всех остальных часовые менялись 4 раза в сутки. Угомонила его наконец какая-то шальная пуля 1-го октября. Я заговорил о нем с некоторыми из рабочих и это послужило мне хорошей рекомендацией. Они однако же видимо стеснялись говорить при моем провожатом. По счастью, какой-то худощавый детина лет 22, с необычайно развитыми мускулами, отозвал его под каким-то предлогом.

«Se non vi dispiace»[254], – вежливо обратился ко мне жирный приказчик, обнажая свою лысину, на которую тут же упала капля жидкой грязи. Я со всевозможной искренностью отвечал ему, что мне это будет очень приятно.

– Да что, – спросил я работников, когда он исчез за каким-то поворотом, – разве из ваших только один Беппо был с Гарибальди?

– Нет, были еще двое, только сюда их потом не приняли.

– Отчего же?

– Да кто их знает – видно, хозяева не захотели.

– Куда они потом делись?

– А кто их знает, сперва пошли в город к префекту, тот для них ничего не сделал. Они к синьору Америго. Кавалер Америго – знаете – которому король орден дал – так они к нему отправились. Он им пообещался.