Неаполь чудный мой - [20]

Все предместье Сант-Антонио пересекает одна длинная улица – Сант-Антонио-Абате, начинающаяся от площади Сант-Антонио. С XVII века здесь располагается рынок Буваро.

Буваро изображали в своих произведениях художники и писатели, он и поныне сохраняет прежнюю прелесть, представляя собой воплощение достойной бедности и безыскусной живости, хотя здесь и много туристов, особенно иностранных. Часто попадаются группы белокожих светловолосых голландцев, беззаботно прогуливающихся по кварталу, и они тут не чужие: в Неаполе в XV–XVIII веках обитало множество художников из страны дамб, а также шоколадных дел мастеров; или же стайки англичан, в поисках диккенсовского измерения в Неаполе.

Этот сектор Неаполя, протянувшийся между Порта-Капуаной и Порта-Ноланой, немного смахивает на Палермо, хотя для полного сходства со столицей Сицилии здесь не хватает черного, похоронного рококо. А еще тут нет того округлого, одомашненного, опрощенного и известного на весь мир барокко, которым отличается Сан-Грегорио-Армено. Никаких водяных насосов для вертепов, никаких поваров, скачущих верхом на ром-бабах, никаких премьер-министров и политиков, уменьшенных до размеров пасторальных фигурок. Сейчас здесь обычный рынок, и о том, что в XVIII веке он славился как место торговли птицами, напоминает лишь допотопная лавка с немногочисленными клетками.

Короче говоря, из области земли и неба Буваро превратился в край воды: сегодня, накануне Нового года, в продаже имеются французские устрицы – “Huîtres de France” написано на деревянных ящиках, – а рядом выстроились бутылки спуманте [45] .

Никто из лихорадочной толпы, стремящейся протиснуться с площади Сант-Антонио по улице Сант-Антонио-Абате, не покупает ни устриц, ни шампанского. Здесь также продаются моллюски, стоят вместительные контейнеры с морскими цикадами, находящимися на последнем издыхании. Угри [46] , большие и маленькие, и пластиковые шумовки, при помощи которых их вынимают из бочки и показывают покупателям, после чего они снова плюхаются в “чистейшую морскую воду”, – подчеркивает торговка в скандинавском капюшоне с помпоном и косичками из белой шерсти.

Дети резвятся, пытаясь голыми руками достать этих уже практически снулых угрей. И, несмотря на громкую, резкую музыку, от которой вздрагивают продавцы, окружающая их толпа кажется веселой, умиротворенной и какой-то фольклорной.

Церкви, распахнувшие свои двери над чанами с рыбой, тоже веселы, несмотря на очевидный упадок; они похожи на улыбающихся беззубых старух: на месте каждого выпавшего зуба открывается ход в черноту нефа.

Полуразрушенные дома на улице, старинные особняки, перекрашенные и пребывающие в запустении, бетонная стена, выросшая для защиты прохожих в ожидании падения, которому не суждено свершиться, – а в стене между тем уже сделали проем, чтобы организовать стоянку, и через него видно голубое небо этого ясного, но ветреного дня.

Здесь же, среди шампанского, устриц, морских гребешков и цикад, угрей и анчоусов, продается оптом детское белье. Детей множество: годовалых, двухлетних, трехлетних, заделанных в видах борьбы с демографическим кризисом в Италии; это братья и сестры светловолосой девочки со скучающим видом, которая привычными движениями выуживает угрей из чана, а разверстая пасть рынка тем временем заглатывает людей – небольшими группами, гроздьями, целыми кучами.

Еще здесь есть прилавки с требухой и внутренностями, целое огромное легкое выставлено на всеобщее обозрение, прежде чем его нарежут на кусочки, а груда лимонов дожидается, покуда их выжмут на сырое или приготовленное мясо. Где дует ветер, там голоса звучат тише и косо раскачиваются голубые пластиковые “панарьелли” [47] .

Сюда частенько, особенно в период выборов, заглядывают известные политики и публичные персоны: рынок предусматривает рекламу, на него приходят охотиться за истинно неаполитанским типажом, за подлинным городским колоритом. Продавцы, улыбающиеся клиентам и прямо-таки танцующие за своими прилавками, скорбные лица тех, кто покупает “маленький пучочек ровно для супа”, то есть половинку, – или даже “сенгу”, то есть полосочку, – морковки, пучочек фенхеля, один сельдерей, одну луковицу, четверть тыквы и маленькую чашечку оливок. Тут полно воров, и бдительные продавцы ставят тележки так, чтобы предотвратить покушения на свой товар.

Раньше сюда приходили, чтобы благословить животных, а свиной жир использовался для лечения болезней кожи. А сегодня – вон там с балконов снимают белье, а там неровные края домов из туфа и кусочек неба. А рядом стоит чан с плавающими в темной воде перцами для рождественского салата. Здесь обитают наследники семей, державших эти лавки во времена Гарибальди. Эта водяная улица Неаполя по-прежнему живет своей жизнью, подобно меленькой речке, продолжающей струиться там, где недавно спилили лес.

* * *

Там, где течет вода, течет также и время.

Часы, служащие для его измерения, могут быть подделками или хорошими имитациями, как, например, “Иль Темпо”. А где есть часы и вода, там есть и зеркала, и стекла – в общем, очки. Их тоже можно купить – хорошие или второсортные.