Не той стороною - [40]

— Знаешь что, Оля… Хочешь познакомиться поближе с подлинной натурой таких женщин, не удостоиваю-щих будто тебя и большевиков взглядом? — спросил он.

— А как это сделать?

— Сделаем. Столкнись ты с такой примадонной по какому-нибудь поводу, да дай ей волю, она растопчет тебя, как козявку, и не поморщится. Между тем, она не стоит одного волоска на твоей головке, Оля. Но мы это увидим. Поедем.

Они вышли с вокзала. Шаповал с сумкой из-под харчей и постельным свертком, Оля под руку с мужем.

Шаповал подозвал извозчика, и они поехали домой.

Оля забыла, спустя три дня, о происшедшем на вокзале и думала, что неясными намеками Шаповала весь инцидент встречи с красавицей исчерпан.

Но Шаповал придал своему обещанию серьезное значение. Он хотел, чтобы жена себя ценила и не покушалась завидовать поражающим ее своим нарядом и лоском манер сомнительным барыням.

Возвратясь в один из ближайших дней из ревкома, где он, собираясь уезжать в Георгиевск, сдавал дела ликвидируемой комендатуры, он возбужденно сообщил жене:

— Ну, Оля, теперь нам надо устроить маскарад…

Оля, порозовев за стряпней возле печки, накрывала стол. За дешевенькой белой скатертью, жестяными кастрюльками и старыми тарелками, поцарапанными, будто их грызли кошки, сияющая сознанием своего счастья, она торжествовала, ухаживая за Шаповалом, и тотчас же спросила:

— Какой маскарад?

— Помнишь, мы разговаривали на вокзале о той домовладелице? Я хочу тебе показать, как такие барыни за одно спасибо вешаются большевикам на шею. Она сегодня придет ко мне в гости.

Шаповал усмехнулся и испытующе посмотрел на жену.

Оля, чуть не вскрикнув, побледнела и полминуты молчала.

— А я… надоела тебе? — выговорила, наконец, она с дрожью обиды в голосе, но силясь сохранить видимую гордость.

Шаповал вскочил, стремясь объяснить ей свою затею, и, подхватив ее на руки, с поцелуями закружил по комнате.

— Глупая, — поставил он, наконец, на ноги жену, — ты думаешь, я тебя променяю за тысячу таких барынь? Или погонюсь за чьей-нибудь юбкой? Или позволю себе обидеть тебя каким-нибудь чувством к другой женщине? Слишком удачно я тебя нашел, чтобы не дорожить твоим сердечком. Глупендяра ты маленькая!

— Зачем она придет? — негодующе воскликнула Оля, не скрывая того, — что кусает губы и что мигают ее глаза, готовые заплакать.

— Я же это сделаю, если только ты согласишься на это. Я позвал ее, и она так и поняла, что я устраиваю с ней интересное амурное свидание. Она же всяких приключений ищет. Пригласил к себе на свиданье чрезвычайный комендант — не шутка. Так вот я хочу, чтобы она не знала, что ты моя жена; ты оденься, как прислуга. Я достал вина и деликатесов для ужина, буду ее угощать, если понадобится, а ты будешь будто прислуживать нам и примечай, как эти женщины ведут романы. Я тебе покажу ее во всей ее красе, когда она распояшется. Тогда ты не будешь считать каждую встречную буржуйку за райское видение во плоти. Такой штуки никогда не увидишь, если не показать ее тебе. Хочешь?

Оля заинтересовалась, наконец, и после нескольких новых убеждений Шаповала стала сама увлеченно соображать, как ей не обнаружить перед ожидаемой гостьей задуманной Шаповалом мистификации.

— Возьму у Дворниковой жены платье с передником и на косу нацеплю алую ленточку! — ухватилась она за мысль мужа.

— Вот-вот! Да надуй губы, будто бы презираешь всякую буржуазию, беспокоящую бедных горничных, и фыркни разок повыразительней!

— Перещеголяю артисток!

— Ну, значит, готовься. В семь часов придет.

Вечером Олю нельзя было узнать. Она превратилась в донскую станичную деваху. Вместе с Шаповалом приготовили стол в комнате, где были книги Шаповала. Другой комнате придали характер холостяцкой спальни. Оля должна была находиться в кухоньке и приходить, когда ей постучит или позовет ее Шаповал. Но между собой Оля и Шаповал условились, что она через дверь кухни будет наблюдать за происходящим.

И вот около семи с половиной часов в дверь постучали. Шаповал открыл дверь, впустил неуверенно вошедшую и поздоровавшуюся гостью и весело стал помогать ей раздеваться.

Когда шуба была снята, видение, очаровавшее на вокзале Олю, наполовину лишилось своего великолепия. Гостья оказалась особой вдовьего нрава, в меру напудренной, подрумяненной и имеющей какую то свою цель.

Через минуту эта женщина сидела вместе с Шаповалом на диване. Еще через минуту завизжала в ответ на сказанную Шаповалом двусмысленность.

— Ольга! — позвал Шаповал.

Деваха в переднике, с большой косой на спине и алым бантиком, вышла, глупо выпятив губы, из кухни и уставилась на Шаповала и сидевшую возле него в салонной позе даму.

— Затопите камин, — распорядился Шаповал.

Мнимая горничная повиновалась. Шаповал, быстро переглянувшись с Олей, взял руку защебетавшей о театре красавицы и, с видимой нежностью поглаживая ее, стал разводить турусы:

— Женщины, как вы, воспитанные на антипатии к рабочим, живут в настоящее время каждый миг под ударом. Часть из вашего круга уже погибла. Другая часть погибнет, если не примет заранее мер. А ведь сколько у вас того, чего нет у нас, рабочего просто-людья. Вы, например, для меня, дикаря, крепкого только, зверской своей силой, настоящий самоцвет. Признайтесь, — палач, большевистский комендант целует вас — вы этого себе не представляли! — И Шаповал дразнил смехом собеседницу.