Не той стороною - [38]

Нутро у него ломалось. Как и у большинства перегоревших тысячами житейских передряг в дореволюционном подполье, на каторге и на гражданской войне людей, сердце у него начинало буксовать. Был однажды припадок. Другой, по предсказанию доктора, должен был кончиться смертью.

К этому Шаповал был готов, но надо было, сколько хватит пару, продержаться и для этого оставить тяжкую горячку полу фронтовой работы.

— Баста! — вывел Шаповал, — надо заняться другим.

Тут же он решил хлопотать о предоставлении ему партийной или хозяйственной работы. Он надумал перевестись, хотя бы в деревню, но только отдохнуть от долголетнего напряжения боевой деятельности.

Комендатуру он наметил передать своему заместителю, латышу Дауге.

Через несколько часов, еле дождавшись дня, он уже действовал.

Но этот день внес поправку в его намерения. Шаповал нашел себе жену.

Это произошло совершенно неожиданно и косвенно было связано с произведенным им накануне расстрелом.

Шаповал, побывав, без успеха на первый раз, у нескольких руководителей ревкома по поводу освобождения его от работы, зашел в кабинет своего заместителя и увидел здесь перед столом латыша Дауге жалко ежившуюся еле созревшую девушку. Дауге допрашивал ее.

Шаповал сел за Другой стол, чтобы обождать конца допроса, и сейчас же навострил слух.

С первых же произнесенных латышом слов он понял, что девушка — дочь расстрелянного им обер-кондуктора.

Дауге, очевидно, заподозрев причастность девушки к делам отца, где-то арестовал ее и намеревался создать новое уголовное дело.

Девушка знала уже, что отец ее расстрелян. Теперь она, представляя такой же конец для себя, окаменела от ужаса и, не двигаясь, еле отвечала латышу.

Шаповал вслушался в допрос.

— Вас зовут Оля Притуляк?

— Да.

— Вы где-нибудь работали?

— Нет.

— Что же вы делали дома?

— Читала, играла на гитаре, пока дом был, ждала, пока кончится все между белыми и красными, чтобы ехать с отцом куда-нибудь и ничего этого не знать. Недавно нас выселили, как нетрудовой элемент, из дома, и отец жил на вокзале, а меня послал в Харьков… думал, что там еще живут его родственники. Но я никого не йашла и вернулась к нему.

— На какие средства вы существовали?

— Отец отдавал все деньги мне, а я с ними делала, что хотела. У него свой были, он получал прежде много от родственников. У него братья, офицеры, находились в штабе Врангеля.

— А теперь где они?

— Я их не знаю. Отец думал, что они в Харькове.

Положение запутывалось.

Дауге, очевидно, должен был передать допрашиваемую под арест. Девушка же трепетала не только оттого, что не знала, чем это происшествие должно было кончиться, но еще и потому, что ей после допроса некуда было деваться. Между тем, Шаповал, изучивший протоколы следствия, знал, что расстрелянный, любя дочь, из-за которой он учинил грабеж, отправил девушку от себя именно для того, чтобы она осталась в неведении относительно его преступления.

Но Шаповал чувствовал необычное смятение уже от сознания того, что удар, которому подверглась девушка, нанесен именно им. Он казнил ее отца, о чем она не могла и подозревать. И девушка оказалась в таком положении, что, выйдя отсюда, она могла только наложить на себя руки или итти торговать собой, если хотела жить. Между тем она едва сделалась взрослой. Вся она здесь, стоя у стола Дауге, была на виду. Коса, как у девочки, висела, кончаясь черным бантиком у пояса. Коричневая форма под черным передником и неокрепшая фигура с нежным розовым свежим лицом дополняли ее образ, выдавая в ней вчерашнюю гимназистку.

Нужно было одно только прикосновение, чтобы она превратилась в женщину.

Шаповал отчаянно жался к спинке кресла, в котором сидел. Его жилистое недолюбливающее бритву лицо с лепешечно одутловатыми большими щеками темнело все больше и больше. Он дождался, пока Дауге вынес решение:

— Придется, гражданка, вам пойти в камеру…

Тогда он встал и решительно подошел к столу.

— Сядьте-ка, товарищ, — бросил он девушке. И, повернувшись к латышу, попросил — Обожди, Дауге, я дам тебе один протокол.

Дауге с удивлением поднялся и взял в руки поданную ему Шаповалом тетрадь, которую Шаповал развернул на определенной странице.

Через минуту, прочитав в ней два десятка строк, Дауге оторвался от нее и, сознаваясь в ошибке, смущенно поднял глаза на Шаповала… Из протокола явствовало, что дочь Притуляка не могла быть ни прямой, ни косвенной пособницей отца.

Поймав взгляд товарища, Шаповал обернулся к убито сидевшей на стуле девушке.

— Мы оба просим у вас, товарищ, извинения — стал он возбужденно поправлять дело. — Вы были задержаны по ошибке. Тут у нас значится, что отец послал вас в Харьков нарочно для того, чтобы вы не знали об его намерениях. Значит, вы не причастны к его преступлению и свободны.

Девушка с непроизвольной медленностью поднялась, широко раскрыв глаза, но сейчас же опустила руки и в безмолвном столбняке замерла, не двигаясь к выходу.

— Вы можете итти! — повторил Дауге.

Девушка с тоской шевельнулась, шагнула к порогу, но сейчас же снова остановилась, не зная, что с собой делать. Плечи у нее задергались от приступа рыдания.

— Ей некуда итти! — шепнул Шаповалу латыш.