Не-места. Введение в антропологию гипермодерна - [25]
Однако настоящие не-места гипермодерна – те, в которые мы попадаем, проезжая по автостраде, совершая покупки в супермаркете или проходя в аэропорту на посадку в самолет до Лондона или Марселя, – отличаются тем, что они частично определяются словами или текстами, которые они нам предлагают. По сути, речь идет здесь об инструкции по использованию, состоящей из указаний («встаньте в правый ряд»), запретов («курить запрещено») или оповещений («вы въезжаете в Божоле»). Иногда они визуализированы и переведены в графические символы (например, указатели дорожных знаков или туристических путеводителей), иногда имеют форму естественного языка. Так устанавливаются правила движения в пространствах, в которых индивидам уготовано лишь с взаимодействие текстами, написанными от лица исключительно «моральных инстанций» или институтов (аэропортов, авиакомпаний, министерства транспорта, коммерческих предприятий, дорожной полиции, муниципалитетов). Их присутствие иногда заявлено вполне очевидным образом («Дорожные работы на этом участке производятся на средства Совета департамента», «Государство работает над улучшением ваших условий проживания»), иногда лишь слабо угадывается через предписания, рекомендации, комментарии, «сообщения», передаваемые с помощью бессчетного множества «носителей» (экранов, афиш, панно), ставших неотъемлемой частью современного пейзажа.
Современные автомагистрали во Франции были проложены очень тщательно, открывая водителям почти воздушные пейзажи, весьма отличные от тех, которые заметит путешественник, едущий по национальным трассам или дорогам внутри департаментов[48]. Это отличие напоминает отличие камерного кино – от широкомасштабного вестерна. Но пейзаж рассказывает о себе и раскрывает свои потаенные красоты посредством текстов, рассеянных вдоль всего маршрута. Автомагистрали больше не ведут через города – но мимо объявлений об имеющихся в городе достопримечательностях; и, конечно, неподалеку найдется громадный билборд с подробной информацией. Путешественник в каком-то смысле избавлен от необходимости останавливаться и даже смотреть на эти достопримечательности. Поэтому на южной автотрассе его призывают обратить немного внимания на укрепленную деревеньку XIII века или знаменитый местный виноградник, на «вечный холм» Везле или пейзажи, связанные с местностью Аваллон или именем самого Сезанна (культура возвращается в природу – таинственную, но неизменно снабженную комментарием). Пейзаж выдерживает дистанцию, и его природные или архитектурные детали служат поводом для составления текста, нередко снабженного схематическим рисунком – в тех случаях, когда заезжий путешественник не может сразу увидеть достопримечательность, указанную в объявлении, и довольствуется лишь знанием о том, что она находится неподалеку.
Автомобильные поездки, таким образом, дважды примечательны: они в силу чисто функциональной необходимости уводят нас в сторону от тех достопримечательностей, к которым, как казалось, должны были вести, давая взамен комментарий. Автомобильные сервисные станции добавляют кое-что от себя к этой информации, все активнее перенимая роль местных культурных центров и предлагая местные продукты, карты и путеводители, которые, возможно, пригодятся тем, кто подумывает остановиться. Дело, однако, заключается в том, что большая часть проезжающих как раз не останавливается: они многократно проезжают мимо – каждое лето, а иногда по нескольку раз в год. Так это абстрактное пространство, которое им доводится скорее прочитывать, нежели осматривать, с течением времени становится для них до странности привычным, как для более обеспеченных путешественников становится привычен продавец орхидей в аэропорту Бангкока или дьюти-фри в Руасси-1.
Еще тридцать лет назад[49] во Франции общенациональные, департаментские автотрассы и железные дороги проникали в интимность повседневной жизни. Автомобильные и железнодорожные маршруты существовали как лицо и изнанка; и эта ситуация все еще частично актуальна в отношении департаментских дорог и железнодорожной сети (за исключением высокоскоростных поездов) региональных веток (поскольку сокращение железнодорожного сообщения и закрытие направлений происходят главным образом на местном уровне). Департаментские дороги, сегодня зачастую обреченные идти в обход городов и деревень, некогда служили центральными улицами, пролегающими через города и деревни, окруженные домами с обеих сторон. Между семью часами вечера и восемью часами утра заезжий водитель проезжал по пустыне из закрытых фасадов (зашторенные окна, свет, приглушенный жалюзи или вовсе погашенный, ведь гостиные и столовые часто выходили окнами на заднюю часть дома): он был свидетелем благопристойной, размеренной жизни, которую все французы в целом любят себе приписывать и каждый француз в отдельности стремится разыграть перед соседями. Автомобилисты могли наблюдать за жизнью городов, теперь превратившихся лишь в названия на картах (Ля Фертэ-Бернар, Ножен-ле-Ротру); тексты, которые он мог бы разобрать (вывески городских магазинов, муниципальные постановления), замедлившись на светофоре или перед «лежачим полицейским», не предназначались в первую очередь для его глаз. Поезд же, со своей стороны, всегда был менее деликатным – и таким он остается до сих пор. Железная дорога, часто проходя позади домов, составляющих агломерацию, застает жителей провинции врасплох в обстановке их повседневной жизни не со стороны фасада, но со стороны сада, кухни, столовой, а вечером – с освещенной стороны (поскольку в отсутствие уличного освещения как раз улица становилась территорией ночной темноты). И поезда в то время были достаточно неторопливыми, чтобы любопытствующий пассажир успел прочитать название станции; теперь же большая скорость поездов не позволяет этого, как если бы некоторые тексты устарели для современных пассажиров. Взамен им предлагаются другие: в «поезде-самолете», каковым в некоторой степени является TGV, можно полистать журнал, очень похожий на один из тех, которые авиакомпании предоставляют своим клиентам: через репортажи, фотографии и рекламу он напоминает им о необходимости жить в масштабе (или по образу) современного мира.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Китай все чаще упоминается в новостях, разговорах и анекдотах — интерес к стране растет с каждым днем. Какова же она, Поднебесная XXI века? Каковы особенности психологии и поведения ее жителей? Какими должны быть этика и тактика построения успешных взаимоотношений? Что делать, если вы в Китае или если китаец — ваш гость?Новая книга Виктора Ульяненко, специалиста по Китаю с более чем двадцатилетним стажем, продолжает и развивает тему Поднебесной, которой посвящены и предыдущие произведения автора («Китайская цивилизация как она есть» и «Шокирующий Китай»).
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.
Книга стала итогом ряда междисциплинарных исследований, объединенных концепцией «собственной логики городов», которая предлагает альтернативу устоявшейся традиции рассматривать город преимущественно как зеркало социальных процессов. «Собственная логика городов» – это подход, демонстрирующий, как возможно сфокусироваться на своеобразии и гетерогенности отдельных городов, для того чтобы устанавливать специфические закономерности, связанные с отличиями одного города от другого, опираясь на собственную «логику» каждого из них.
Внутри устоявшегося языка описания, которым пользуются современные урбанисты и социологи, сформировались определенные модели мышления о городе – иными словами, концептуализации. Сегодня понятия, составляющие их фундамент, и сами модели мышления переживают период смысловой «инфляции» и остро нуждаются в серьезной рефлексии. Эта книга о таких концептуализациях: об истории их возникновения и противостояния, о философских основаниях и попытках воплотить их в жизнь. В своем исследовании Виктор Вахштайн показывает, как идеи «локального сообщества», «городской повседневности», «территориального контроля», «общественного пространства» и «социальной сегрегации» закреплялись в языке социологов, архитекторов и планировщиков, как из категорий познания превращались в инструменты управления.
Перед читателем одна из классических работ Д. Харви, авторитетнейшего англо-американского географа, одного из основоположников «радикальной географии», лауреата Премии Вотрена Люда (1995), которую считают Нобелевской премией по географии. Книга представляет собой редкий пример не просто экономического, но политэкономического исследования оснований и особенностей городского развития. И хотя автор опирается на анализ процессов, имевших место в США и Западной Европе в 1960–1970-х годах XX века, его наблюдения полувековой давности более чем актуальны для ситуации сегодняшней России.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.