Не хлебом единым - [9]

Сергей чувствовал затылком, что батюшка смотрит на него. Вода трусливо выкипала, грозя оставить его, как рыбу, на сухом дне...

Священник приступил к совершению Таинств. Он читал молитвы и исповедовал Валентина Федоровича. Сергей, изо всех сил напрягая слух, пытался услышать, в каких таких грехах кается Федорыч (так его называли в палате), но говорили слишком тихо. Сергей сердился и воображал сам все мыслимые пороки, в которых будто бы тот был повинен. На черном зеркале воды, успевшей уже успокоиться, все это представало в виде живых картинок из “тайной жизни” деда Вали...

Закончилась исповедь. Валентин Федорович причастился Тела и Крови Христовых, и батюшка, поздравив его, сказал несколько напутственных слов:

— Вы, Валентин Федорович, вошли сегодня в рассуждение временного и вечного. Оставив уныние и ропот, вы примирились с Богом и с ближними, простив всем, кто вас обидел, и поплакав о том, что сделали негодного сами. Господь очистил вас от духовной скверны грехов, и вы обновились через соединение с Самим Богом в Таинстве Святого Причащения. То, что вы выбрали — это вечное, то, от чего отказались — временное и тленное. Вы совершили великое и благое для себя дело! А теперь давайте рассудим, смогли бы вы сделать такой выбор, если бы оставались здоровым и полным сил? Едва ли. Прежде, вы видели и слышали, но не разумели. Держались вы руками изо всех сил за временное, тленное, человеческое; так бы и покинули белый свет, ничего не сделав для будущей вечной жизни. Знаете, наверное, как иные безумцы прикипают к деньгам и богатству? Они и в могилу пытаются забрать что-то от своего достатка. Некоему богачу положили в гроб и деньги, и спиртное, и сигареты, и даже способную несколько месяцев безпрерывно работать стереофоническую музыкальную систему, чтобы она привычным для него в земной жизни благозвучием утешала и теперь его бренные останки. Но, поверьте, кроме смердящей плоти, в этом повапленном гробу ничего уже нет! Бедная душа, плача и стеная,  отошла на сторону далече. Боле ей не надо ничего из того, что накопила она за свой век — это уже прешло;  теперь в цене иное, но того нет, как нет!  Жаль, искренне жаль эту бедную душу! Ведь она получила бытие от Творца, чтобы быть сопричастной к благой вечности, чтобы вечные времена получать благодатное утешение от своего Господа и променяла все это, простите, на пшик! Вот поэтому, Валентин Федорович, должны вы быть благодарны своей болезни.  Маленькую скорбь попустил вам Господь, но зато какое приготовил утешение! А если кто говорит, что не по силам, что невмоготу, что Бог несправедлив — не верьте, это неправда. Не может Милосердный и Человеколюбивый Бог дать крест и не дать сил, чтобы нести. Это закон, действительный для всех и на все времена! Мы смотрим на глубину страдания, не зная его цены. Страдание — это великая тайна бытия! Господь спас Адама через Свои страдание и смерть. Но Он страдал, чтобы тридневно Воскреснуть, мы же зачастую из временных страданий идем к вечным. Нет, и нам надо воскресать вместе с Воскресшим Господом. Лишь склонит нас страдание долу невыносимой болью и мукой, а мы, почерпнув силы у Воскресшего Спасителя, поднимаемся горе, стряхнув, как прах, рассыпавшиеся оковы страданий. Так должно нам быть, и тогда не погибнем, и тогда спасемся!

Сергей слышал все эти слова, не мог не слышать, и это терзало его хуже всякой муки. “Ложь, все ложь, — шептал он как заклинание, — если бы тебе на мое место, стал бы ты петь такие песни? Не взвыл бы, не впился бы зубами в подушку? Сейчас пересчитаешь полученные за вранье деньги и пойдешь восвояси. Пойдешь своими ногами, а я не могу! И никогда не смогу! А вечная жизнь — это твоя любимая ложь! Ты завидуешь чужому богатству и лжешь, чтобы хотя бы так насолить их обладателю и утешить свою гордость. А если бы тебе дали их богатство и власть? Что — отказался бы?..  Как бы не так! Поэтому, ты достоин смерти, лживый поп...”.

Уходя, священник остановился подле кровати Сергея и долго, как тому показалось, молча смотрел на него. Будто чего-то ждал. Сергей это чувствовал, но не обернулся. И даже когда батюшка уже ушел, он еще минут пятнадцать не поворачивал головы, продолжая вершить неправый суд в глубине темных вод.

*  *  *

Новый год Сергей встречал дома, впервые за последние годы. Он сидел в инвалидной коляске, придвинутой к столу, а напротив застыл на табурете отец, окончательно высохший и почерневший. Говорить было совершенно не о чем. Отец сжимал в кулаке пустую рюмку. Он только что выпил и выжидал, когда удобно будет повторить. Пустая наполовину бутылка белой, купленная на его, Сергея, инвалидную пенсию была единственным объектом его внимания. Сергей не пил, он отвык за долгое время болезни. Он просто смотрел в темноту за окном, зная, что там, невидимая сейчас, по-прежнему стоит церковь, как и в его далеко-далеко. Она стоит, а он уже не может...

Иногда по ночам ему снился один и тот же сон. Кто-то катит его в инвалидной коляске по темному коридору. Впереди пляшут пугающие всполохи огня, барабанные перепонки лопаются от чудовищных  грохотов металлургического будто бы производства. Пол начинает идти под уклон, все круче и круче. Тот, за спиной, уже бежит, держась за коляску, а впереди открытые врата, словно разверзнутое нутро доменной печи. Они все ближе и ближе, а дальше — лишь море огня... или воды? Когда до падения в бездну остается миг, навстречу, прямо из пламени, вырывается поток знакомых темных вод, он подхватывает его, отрывает от коляски и невидимого за спиной сопровождающего, и куда-то несет, а Сергей, как опытный пловец, двигает руками и ногами (?). Чувствуя привычную силу темной стихии, он испытывает некоторое успокоение, но вскоре чудовищный холод пронзает все его члены, и Сергей, цепенея, ощущает, что водная толща неотвратимо превращается в лед, грозя навеки замкнуть его в мертвом холодном саркофаге...