Навстречу Нике - [10]

Всё больше игрушек, детских книжек накапливалось посреди тёмно–бордового ковра, расстеленного на дощатом полу. Этот чудесный старинный ковер сохранился до сих пор, потертый, словно покрытый сединой, висит на стене в моей комнате у нас в Москве. Ты его называешь – «ковря».

Вот по этому «ковре» и ползал в одиночестве твой папа, порой лил горькие слёзы. А однажды, пыхтя, скатал его в трубу, уволок из кухонного шкафчика буханку чёрного хлеба, стал отламывать корочки, тереть ими половицы – «мыл» пол, чтобы обрадовать маму, когда она придёт с работы.

Никогда не забыть, как это было чудесно – не замечать внезапно исчезнувшего времени, торопиться успеть «вымыть» весь пол к сроку.

Использовав все корочки, я пустил в дело мякиш. К горю моему, он крошился быстрее корочек. Тогда я совершил открытие: обнаружил, что, если время от времени слюнявить стянутое с родительской кровати белое покрывало, пол оттирается, судя по тёмным разводам на материи, ещё лучше.

Поскольку слюны стало не хватать, я забрался на стул, снял со стола граненный тяжёлый графин с кипячёной водой, ухитрился его не разбить, а благополучно поставить посреди комнаты. Время от времени щедро поливая как доски, так и покрывало, превратившееся в огромную половую тряпку, с которой я кое–как всё–таки управлялся.

Хорошо помню, как плакала мама, прижимая меня к себе, к пахнущей морозом шубе. Никак не мог понять, чего она плачет, ведь я так старался…

После этого случая я сменил профессию «мойщика полов» на профессию «писателя». Среди множества других книжек у меня была любимейшая – «Сказка о рыбаке и рыбке». Там были большие буквы, чудесные яркие иллюстрации. Я решил, что, если один человек – Пушкин – мог написать такую интересную книгу, то и другой сможет. Тем более, к тому времени я уже умел читать и писать по складам. Шёл мне четвёртый год.

Теперь я уже с нетерпением ждал, когда поутру за родителями захлопнется дверь, скрежетнёт ключ в замочной скважине. Тотчас привычно вскарабкивался на стул и, стоя у стола на коленях, перерисовывал с лежащей передо мной раскрытой книжки букву за буквой, а заодно и картинки в выпрошенный у папы толстый альбом для чертежей.

Это было не плагиатом. Это было сотворчество с Пушкиным, с иллюстратором, с наборщиком. Я многому научился у них, ей–Богу!

Буквы перерисовывал чёрным карандашом, картинки – акварелью. И я сам, и всё вокруг, даже обои на противоположной стене, было так перемазано красками, что папа не раз покушался меня отлупить. В защиту вставала мама.

Когда теперь здесь в Турции и у себя дома в Москве мы втроём молимся, ты всегда просишь Бога «благословить бабушку Беллу, которая на небе».

20

Ещё на днях помыслить не мог, что покину тебя и маму. Буду ехать и ехать в автобусе по вьющейся асфальтовой ленте, зажатой между турецкими горами. Горы здесь разноцветные, одна не похожа на другую, узорчатые. Кажутся безлюдными, первозданными, ласковыми. Трудно поверить, что отсюда могут ползти к морю полчища змей. Нигде не видно суровых скал, заснеженных вершин, как на Кавказе. Правда, вот сейчас, когда мы одолеваем второй по счёту перевал, ощутимо заложило уши. На сколько мы поднялись над уровнем моря, молодая женщина–гид не знает. Кажется, вообще ничего не знает ни о стране, по которой мы едем, ни о той стране, куда через несколько часов должны приплыть на корабле. Сперва я проникся к ней сочувствием. Оказалось, она – чеченка, а мне, как любому честному человеку, перед всеми чеченцами стыдно за то, что сделала с ними Россия. В тот момент, когда перед твоими глазами окажутся эти строки, уже будешь знать, что ты, как и я, и твоя мама, чистокровная еврейка. А наш народ испытал и испытывает больше всех других народов беды и унижения. Потому особенно остро чувствует несчастья других. Я считаю себя русским писателем, всем лучшим, что во мне есть, обязан родине. Не устану это повторять. Но никогда, ни при каких обстоятельствах, не стыдился и не стыжусь еврейской крови. Задумайся об этом…

Итак, о чеченке из города Грозного. Поблёскивая золотыми зубами, она успела рассказать мне, что второй год приезжает сюда на туристский сезон зарабатывать деньги. В туристической фирме у неё есть турок–дружок. Одета с иголочки – белая блузка, широкие, как юбка, белые шорты. Уши, шея, пальцы рук – в украшениях из злата–серебра. Сказала, почему–то проникнувшись ко мне доверием, что там, в Грозном, у неё есть муж, восьмилетняя дочь и старуха–мать. Когда я спросил, сколько лет матери, ответила – пятьдесят два года. То есть этой старухе на 16 лет меньше, чем мне! Лучше бы не спрашивал, не задавал глупых, бессмысленных вопросов…

Держа в руке микрофон, она сидит впереди меня рядом с водителем, время от времени хрипло сообщает вычитанные в путеводителе сведения об этих краях, скучно пересказывает пошлые легенды о султанах и их наложницах. Рядом со мною дремлет, свесив на грудь бритую голову, толстый человек в майке–безрукавке и шортах, обвешанный почему–то не снятыми на время пути двумя фотокамерами и тяжёлым киноаппаратом. Боится, чтобы не спёрли?

На рассвете мы заезжали за немногочисленными клиентами, пожелавшими отправиться в это путешествие. Заехали и за ним в многоэтажный пятизвёздочный отель, уступчато поднимающийся над заливом.