Навстречу Нике - [9]

17

Сегодня утром, когда ты грибочком в панамке побежала по тропинке за мамой к морю, а я остался на терраске с чашкой кофе и авторучкой в руке, возле перил возник уже знакомый подросток, почти мальчик. Он рассыпал из пакета вдоль стен всех бунгало ядовито–зелёного цвета порошок. Как выяснилось, от ползущих с окрестных гор змей.

Я смотрел вслед мальчику, зарабатывающему на хлеб ещё и ежедневным подметанием дорожек, сбором порожних пластиковых бутылок, мусора, упавших шишек, и думал о тебе. О том, как ты на днях испугалась змеи, даже не зная об опаснейшем свойстве ползучей твари – жалить насмерть. Принято говорить, сработал древнейший инстинкт. Хотя эти слова, на самом деле, ничего толком не объясняют.

Так или иначе, порой и мне непостижимо открываются вещи, о которых я не мог ранее ни прочесть, ни узнать от кого–либо. К примеру, не раз удавалось сперва увидеть сквозь толщу земли, а потом и открыть с помощью археологов древнейшие захоронения. Часто заходит в квартиру человек, и уже точно знаешь, чем он болен. А я ведь не врач.

Помнишь, в конце мая мы с тобой наблюдали с нашей лоджии танцующий полёт бабочки? Ты доверчиво потянулась за ней с моих рук, словно у самой есть крылья. Эта доверчивость да будет с тобой всегда, хотя на самом деле, мир, куда мы попали, вовсе не так понятен и хорош. Не хочу, чтобы у тебя были иллюзии. В Евангелии говорится: «Земля отдана во власть князю тьмы».

Поглядишь вокруг и даже внутрь себя, так оно и есть.

Нет, девочка, не стану описывать все ужасы, какие ждут здесь, на этой планете, каждого человека в пути от рожденья до смерти. Особенно на пространстве Земли, называемом Россия.

Почему всё так устроено, что всегда существуют болезни, что есть воры, убийцы, насильники, всегда где–нибудь идёт война? Почему люди должны умирать?

С юности я искал ответы на эти вопросы. Читал книги учёных философов, Библию. Беседовал с астрономами в обсерваториях, священниками в храмах, седобородыми мудрецами в азиатских кишлаках. В конце концов, со всей очевидностью понял – жизнь даётся для того, чтобы каждый имел возможность сделать свободный выбор между Добром и Злом.

На один только вопрос я не мог получить ответа. А ЗАЧЕМ БОГУ ВСЁ ЭТО НУЖНО?

Было немало людей, которые самонадеянно пытались ответить мне.

Коллекционеры цитат, они лишь расписывались, кто в собственной глупости, кто обнаруживал просто слабость ума. Более хитрые заявляли, что есть вопросы, на которые нет ответа, умывали руки.

Уверен, он, этот ответ есть. Предчувствую, скоро узнаю…

18

…Вчера вечером после захода солнца я заплыл далеко, попал в стаю каких–то длинных рыбёшек, они тыкались в руки, ноги. Захотел их разглядеть, но уже, как это бывает на юге, сгустились сумерки, зафосфоресцировала в лунном свете вода. Поплыл обратно к берегу, где никого не было. Спешил. В восемь тридцать должен был встретиться с тобой и мамой на веранде в столовой. Перекинув мокрое полотенце через плечо, вышел с пляжа, поднялся по ненавистной лесенке без перил, и тут меня обогнали четыре туриста–соотечественника, видел их на днях во время скандала в столовой, когда они брали себе со шведского стола по нескольку порций жареной баранины на ужин. Это были до жалости исхудалые, как один бритоголовые пареньки с вечно дымящимися сигаретами во рту. Слышу, как мимоходом говорит самый длинный:

— На хрена сдалось это море? Вода горькая, не отхаркаешься. В бассейне хоть не солёная. Будем плавать только там.

На нём майка и то ли трусы, то ли шорты ниже колен с зелёной пальмой.

— А как же туберкулёз? – спрашивает другой с бугристым черепом. – Всех перезаражаем. Врач говорила, нельзя контакты.

Я не слышу, что отвечает их предводитель.

…Они ужинали через столик от нас. Не ели, а жрали. Предводитель взял нож, защипнул кожу на руке приятеля, стал зачем–то её пилить. При этом все четверо залились жутковатым, лающим смехом.

После ужина Марина узнала, что эту компанию прислала какая–то благотворительная организация из Норильска.

Между ветками сосен просветлело. Встаю. Гашу свет на терраске, снова сажусь за стол к бумагам. Столько нужно успеть тебе рассказать! Господи, дай успеть!

19

Когда я был совсем маленьким, едва оторвался от материнской груди, я впервые познал, что такое быть узником. Познал несвободу. Мама и папа не могли не работать, в ясли ни за что отдавать меня не хотели, няни почему–то очень часто менялись, и в промежутках я оставался один, совсем один, запертый в комнате деревянного дома.

Мне и сейчас жалко себя. Хотя, если бы не такое начало моей жизни, вряд ли я писал бы эту книгу. Кто–то изрёк: «Писателем становится тот, у кого было несчастное детство».

Несколько раз в день дверь отпирали соседи, проведывали, кормили кашкой, поили молочком из приготовленных мамой завёрнутых в одеяло кастрюлечек и бутылочек. Удивительно, что я это до сих пор отчётливо помню!

Было ужасно, когда за тётей Марусей или взрослой девочкой Ниной закрывалась дверь, скрежетал ключ в замке. Этот звук навсегда приобщил меня ко всем заключённым, всем, кто в неволе.

А ещё я познал, как невыносимо может тянуться–растягиваться время. Как далёк может быть вечер, час возвращения мамы и папы. Сначала ползком, на коленках, а с течением времени и на ногах я обследовал всю комнату, все её уголки, все доступные моему росту вещи и вещицы, вроде попавшего к нам от бабушки из Днепропетровска китайского веера – загадочной штуки с перламутровыми птичками на покрытых чёрным лаком узких пластинках. Птички никак не отковыривались.