клеветников. Ответов на свои письма он не получал и потому еще больше впадал в отчаяние. В те
бессонные ночи Виктор слышал тревожный шепот родителей, чутко прислушивающихся к ночной
тишине и ожидающих в любую минуту роковой звонок в передней. Однажды до его слуха донеслись
такие слова: — Если за мной придут, я им в руки не дамся... — Анна Семеновна знала, что у мужа
сохранился его комиссарский маузер и прекрасно понимала, о чем он говорил. — Успокойся, никто и
никогда за тобой не придет. . Это может быть смешно, но я вчера гадала на картах... Виктор был
целиком согласен с матерью. Он тоже был убежден , что отца никогда не арестуют. "Никогда этого не
будет. Не будет и все...".
Дружинина томила бессоница. По ночам он ходил по квартире, курил, перечитывал Ленина и
Сталина... С утра уходил из дома на целый день, бродил по замоскворецким переулкам, приходил на
Красную площадь. Стоял у ГУМа и подолгу смотрел на Мавзолей. Однажды к нему подошел человек
в кожанке и негромко проговорил: — Проходите, гражданин... Здесь стоять не положено.
Всю обратную дорогу домой Дружинин шел со слезами на глазах." Какой-то нахальный молокосос
прогнал меня с Красной площади, от Ленина, — думал он. — Да кто ему, черт подери, дал на это
право!" И вдруг он вспомнил фразу, которую услышал от старика-отца, приехавшего из голодной
Курской деревни в Москву за хлебом-солью. " За што боролись, сынок, на то и напоролись", — сказал
тогда ему отец. Ох, какого же "перца" задал он тогда за это отцу! Анна Семеновна еле-еле их
помирила. Вспомнив об этом, Георгий Николаевич усмехнулся. "А ведь прав был старый. Сами во
всем виноваты. Сами...".
* * *
Мучительно долго потянулись дни, недели, месяцы. Дружининым пришлось занимать деньги у
родственников, сдавать вещи в ломбард. Георгий Николаевич попытался устроиться рядовым
инженером в ремонтные мастерские. Но когда заведующий мастерских узнал от Дружинина его
историю, он беспомощно развел руками и смущенно сказал:
— Не обессудь. Но... не могу. . Сам понимаешь.
— Нет, не понимаю. — сказал Дружинин.
— Я бы тебя взял! — И он, хлопнув дверью, ушел.
Прошло полгода. Когда человек долго живет под прессом страха и угнетения, он со временем
становится либо безропотным его рабом, либо в нем подспудно зреет протест и надежда. Надо
сказать, что Дружинин, вопреки всему, что происходило вокруг, не терял надежды на справедливый
исход своего дела. Он черпал эту слепую уверенность только в своей правоте. При этом он прекрасно
понимал, что и его арестованные друзья ни в чем не виноваты. И все же он верил... И когда писал
заявление в бюро МГК с просьбой о реабилитации и потом, когда страшными ночами держал под
подушкой свой старый маузер. Он побеждал свой страх верой.
* * *
Однажды утром в квартиру Дружининых ворвался громкий телефонный звонок. Анна Семеновна
потом говорила, что так громко их телефон никогда не звонил. Дружинина вызывали на заседание
бюро МГК, где должен был состояться разбор его персонального дела.
* * *
В большой приемной ожидали вызова на заседание бюро еще несколько человек. Перед дверью в
зал заседаний за столом сидела пожилая седая женщина со строгим лицом и усталыми,
внимательными глазами. Дружинину показалось, что лицом она похожа на Крупскую. "Хорошая
примета", — подумал он и назвал свою фамилию.
— Здравствуйте, товарищ. Присаживайтесь. Придется немного обождать, — и она подала ему
несколько свежих газет. Он сел на стул, развернул "Правду". В этот момент кто-то положил руку ему
на плечо. Рядом стоял давний знакомый Дружинина, бывший студент-парттысячник Иван Васин. Он
наклонился и взволнованно прошептал:
— Георгий, да ты ли это? — Дружинин встал и подал ему руку.
— Здорово, Иван! И ты... сюда? А у тебя...
Но тот перебил его:
— Это ты или не ты? — дрожа губами спросил он.
— Да ты что в самом деле? — удивился Дружинин.
Товарищ схватил его за руку и потащил из комнаты в коридор, приговаривая:
— Пошли, пошли. Ошалеть можно!
В коридоре он заговорил, глотая слова:
— Не смотри..., как на идиота. Ведь... меня из партии... за связь... с тобой! Ты понимаешь это, а?!
Ну и ну! Вот дела-то! Ошалеть можно!
— Да ты что на самом деле, Ванька! — проговорил Дружинин, чувствуя, что сам начинает
дрожать. — Какого черта!
Они уселись на подоконнике в коридоре.
— Что же ты не позвонил мне? — спросил Дружинин.
— Да я же был уверен, что ты... что тебя...
— Уверен! Эх ты...
Васин качал головой и бормотал:
— Ну и дела! Ну и ну! — Когда они оба пришли в себя, Дружинин тихо проговорил: — А знаешь,
Ваня, старик Талейран когда-то сказал, что существует более страшная вещь, чем клевета. Это —
истина. Не в бровь, а в глаз! А? Здорово сказано?
— Угадал, угадал, — глупо улыбаясь говорил Васин, — угадал старый дьявол, дай бог ему
здоровья! — Дружинин невольно улыбнулся: — Кому, Ваня?
— Да ему, Талейрану. . этому. . — Они посмотрели друг на друга и оба, несмотря на свое далеко
невеселое настроение, рассмеялись.
