— Ну вот так-то лучше, — сказал Георгий Николаевич.
— Вы-то сегодня пошепчетесь, — недовольно проговорил Виктор, — а мне — до завтра...
В спальне Анна Семеновна спросила:
— С Яном что-то случилось?
Георгий Николаевич положил руку ей на плечо:
— Пока нет, но все может быть. Больше, дорогая, ничего сказать не могу. Сам ни черта не знаю.
Сейчас он поехал к вашей матери в Лялин. Думаю, что нам надо быть готовыми ко всему. — Анна
Семеновна прижалась к его груди и тихо спросила: — Ко всему, ко всему?! — Он погладил ее волосы
и вздохнул: — Сама видишь, что вокруг. . — Она всхлипнула.
— Не надо, Анечка... Давай спать, ты ведь сама сказала, что утро вечера мудренее.
— Кто втерся в чин лисой, тот в чине волком будет, — вдруг прошептала Анна Семеновна. — Ты о
ком? — не понял Георгий Николаевич. — О нем самом, который Ежов, — тихо проговорила она, —
он мне напоминает Махно, такой же недомерок и глаза зверские, если б еще волосы до плеч — был
бы вылитый... — Да что Ежов! — тоже шепотом сказал Георгий Николаевич, — это калиф на час, —
повторил он словаЯна. — Ложись, Аннушка, ты вся дрожишь, — сказал Георгий Николаевич. — У
меня и у самого голова — кругом. Давай спать.
В ту ночь никто их них не уснул. Анна Семеновна с тревогой думала о том, что ей сказал Георгий.
Виктор, которого удивил и насторожил необычный ночной приезд дяди и его долгий разговор с отцом
старался догадаться о чем они секретничали. Думая об этом, он, почему-то, вспомнил плакат "Ежовые
рукавицы", который недавно повесили в школьном зале. На том плакате был изображен новый нарком
внутренних дел, схвативший мертвой хваткой своими ежовыми рукавицами целую "волчью стаю"
врагов народа. Один из них, в пенсне и с бородкой, был вылитый дядя Марат. .
Георгий Николаевич, вспоминая подробности разговора с Яном, видел перед собой его
проваленные, воспаленные глаза и бледное лицо с пульсирующей жилкой на правом виске. "Не
наложил бы он, грешный, на себя руки — подумал Георгий Николаевич. Поначалу эта мысль
испугала. Но она уже не ускользала из сознания. И чем дольше он об этом думал, тем больше стал
находить оправданий такому исходу. Под утро, измученный своими мыслями, чуствуя глухие и
частые удары сердца, он окончательно утвердился в своем решении: "Я бы понял Яна! Да, я бы его
понял...".
* * *
Но предчувствия обманули Дружинина. Он не учел оперативной хватки "Ежовых рукавиц". Яна
арестовали на следующий день в самом здании НКВД вместе с женой. Будучи уже арестованным, он,
для облегчения задачи своих бывших коллег, позвонил жене на улицу Мархлевского, где они
временно остановились, и попросил ее зайти за ним на Лубянку. Он сказал ей, что у него два билета в
консерваторию на концерт Буси Гольдштейна...
* * *
... Этот арест был страшным ударом для Дружининых и всех их родственников. Мать и сестры не
хотели в это поверить, они говорили, что если даже такое случилось, то эту ужасную ошибку со дня
на день исправят и ему принесут свои извинения. — Ведь его же лично знал сам Сталин, — говорила
мужу Анна Семеновна, — я сама однажды на даче была свидетельницей их разговора по телефону. —
Именно поэтому, — проговорил Георгий Николаевич, — не надо строить никаких иллюзий.
Что касается Виктора, то он был убежден и всем об этом говорил, что дядю Яна не арестовали, а
под чужой фамилией послали со специальным заданием в фашистскую Германию, слух же об его
аресте распустили специально, чтобы сбить с толку ищеек Гиммлера.
Между тем, тучи над головой Дружинина сгущались и вскоре грянул гром. Георгий Николаевич,
как было заведено в то время, написал заявление о том, что арестован его родственник, родной брат
жены. Через короткое время он узнал, что в партком завода поступила анонимка, где его
дополнительно обвиняли в связях с целой группой арестованных врагов народа. В этой анонимке
были названы многие люди, с которыми он в свое время воевал, учился и работал, значились там и
Нодели... Надо сказать, что Георгий Николаевич этому не очень удивился, больше, пожалуй, удивляло
то, что его самого так долго оставляли в покое. При обсуждении "дела" Дружинина на парткоме
никакие доводы и объяснения в расчет не принимались. А когда он, разгорячившись, заявил, что
"имярек" по его убеждению злостно оклеветан, как оклеветан сейчас и он сам, его участь была
решена. Его исключили из партии, а после утверждения этого решения на бюро райкома, сняли с
работы.
В их доме все изменилось. Перестали бывать гости и даже родственники, замолк телефон. Анна
Семеновна по ночам жгла над газовой плитой запретные книжки и газеты. Виктор однажды спросил
ее, зачем она это делает. Анна Семеновна, пряча глаза, сказала:
— Молчи, сынок, молчи... Так надо... Только папу ни о чем не спрашивай... Ему сейчас очень
тяжело...
— Да, — тихо сказал Виктор. — Я вижу.
Ожидая каждую ночь ареста, Георгий Николаевич писал письма в самые высокие инстанции и
даже на имя самого Сталина о том, что его оклеветали, требовал реабилитации и наказания