Наши времена - [73]

В горницу, где сидели дядя Коля и Володя, ворвался низкий сочный девичий голос — такой голос зовут грудным. В таборе перестали шуметь, стало тихо, только машины и подводы на улице мешали слушать, но и они, казалось, старались сдержать свой бег, не так сильно тарахтеть, внимая красивому, сильному поющему голосу.

— Здорово, а? — дядя Коля, прислушиваясь, повернул лицо к окну с открытой форточкой. — Любо-дорого, даже ногам полегчало, не чувствую боли. Ну вот, — продолжал он, — когда табачная фабрика закрылась, оркестр, конечно, распался, музыканты разбрелись. Руководитель оркестра решил уехать в Москву, и Кармен захотелось отправиться с ним. «Украдите меня ночью, и я с вами поеду хоть куда», — сказала она ему. Кармен любит такие фокусы. В Москве она пробыла неделю или две. Родители чуть с ума не сошли от стыда и горя. Сегодня она вернулась и сразу пришла в гости к цыганам. Она у них как дома.

Дядя Коля встал со стула и, подхватив костыль под мышку и палку в руку, вышел с Володей на улицу.

Был уже вечер. В домах горели огни, только в том ряду, где был табор, темнели окна и лишь уличные фонари тускло освещали густую толпу на небольшой площадке вблизи шоссейной дороги. Дядю Колю и его спутника уважительно пропустили в середину толпы. Сначала Володя даже растерялся: в пестром сборище, сколько ни искал глазами, не мог найти Кармен и вдруг за своей спиной услышал ее голос. Резко повернувшись, Володя чуть не столкнулся с ней лицом к лицу. Она была в длинном ярком шелковом платье, в ушах — большие красные серьги, на ногах серебристые туфельки. В общем, все было как у «настоящей» артистки. Большого впечатления на Володю она не произвела. «Цыганка, каких много», — подумал он, но чем больше она пела, глядя почему-то только на него — на солдата, тем больше Володя приходил в смущение. Дядя Коля заметил это и, смеясь, толкнул его в плечо:

— Смотри, браток, будь осторожен… Как бы она не заворожила тебя.

Чорнії брови, карії очі,

Темні, як нічка, ясні, як день.

Ой, очі, очі, очі дівочі,

Де ж ви навчились зводить людей? —

пела она, и низкий голос ее проносился над черепичными крышами табора, над шоссе и летел дальше.

— Ну-ка, солдат, покажи свои способности или не умеешь? — стали подзадоривать Володю, когда Кармен закончила песню.

Володя пытался сделать вид, будто это относится не к нему, но Кармен протянула ему обе руки, маня к себе. Черные глаза ее и белые зубы блестели. Выхода не было. Володя стукнул по асфальту одним каблуком кирзового сапога, другим, баянист поддержал, широко и щедро растянул свой баян. Многие пустились в пляс, но Володя чувствовал, что внимание публики обращено только на них двоих — на него и Кармен, и, как мог, старался не ударить лицом в грязь. Танцуя, девушка будто все время дразнила его, — маня и отталкивая, шептала ему «серете» (люблю) и «нич» (нет), а Володя, словно и впрямь околдованный ею, то сиял от радости, то мрачнел.

— Пропал солдат!

— Не оторвешь теперь от нее! — слышались шутливые голоса.

— Не опоздаешь ля, браток, в казарму? — напомнил Володе дядя Коля, когда тот после пляски, усталый, встал возле Кармен.

Володя спохватился: и в самом деле, может опоздать, если уже не опоздал. Он торопливо простился с Кармен и, когда она посмотрела ему в глаза, почти был уверен, что цыганка в него влюблена. А он? «Но что же это такое? — растерянно подумал Володя. — Неужели я такой легкомысленный и ветреный, что, как увижу девушку, влюбляюсь в нее? В то воскресенье был влюблен в Маринку…»

Шагая большими шагами по вечерней городской улице, Володя пытался разобраться, что же, собственно, он собой представляет, что он за человек? Сам себе удивляется. Но, думая так, он все же испытывал большое желание вернуться назад, в табор, снова увидеть рядом с собой веселую Кармен. «Я понравился ей». Он был польщен и горд собой.

В казарму он явился с опозданием на три минуты. На будущей неделе его уже не отпустят в город, и, вероятно, за опоздание еще получит наряд…

В казарме на его тумбочке около койки лежало письмо. Он взял его и пошел с ним к дальнему окну, где было тише и можно было спокойно читать. Письмо было от Лизы. И странное дело: он уже не думал ни о Кармен, ни о Маринке. Читая письмо, видел перед собой Лизу, ее лицо, ее глаза, ее фигуру, видел так отчетливо, будто она стояла рядом. Как бы слышал ее голос. И все, что она писала о своей жизни, о работе, учебе в институте, о домашних делах, волновало его и казалось ему чрезвычайно важным. Ему очень захотелось побыть дома хоть бы один день, один час, и это желание прежде всего связывалось с Лизой. «Нет, вот кого я действительно люблю, ее — единственную», — говорил он себе, обрадованный, точно снова обрел самое дорогое, что потерял или мог потерять. И утром, когда дневальный разбудил и начался обычный трудовой солдатский день, это радостное чувство не оставляло Володю ни на минуту…

НОВОЕ ЛИЦО — НЬОМА

К многочисленным книголюбам, которые даже рано утром, спеша на работу, не могут равнодушно пройти мимо витрины книжного магазина и хоть полминуты не поглядеть на нее, а вечером, возвращаясь домой, обязательно зайдут в книжный магазин или остановятся у книжного фургона, такого, как у Лизы Прилуцкой на углу Маросейки, — к этим многочисленным книголюбам прибавился еще один страстный любитель книг — высокий молодой человек, с широким выпуклым лбом, густой квадратной бородкой и в очках, за которыми блестели большие глаза — усталые, чуть красноватые, должно быть от долгого чтения.