Нашествие - [45]
Он не двигался, не говорил.
Должно быть, тоже растерялся. А кто бы нет. Навык самоходных светских разговоров мог помочь на Английской набережной. Но не в лесу же ночью. Мари вообразила на миг: «Дивная погода, вы не находите?» — «Как очаровательны летние ночи». — «Здесь они такие непривычно тёмные, не то что в Петербурге». Голова кружилась. Мари поняла, что больше не выдержит тяжёлых ударов в груди, повернулась, быстро пошла прочь, ветки дёргали её за платье.
— Пахнет рекой, — говорила она на ходу. Слушала его шаги за спиной. Не знала, чего боится больше: что стихнут или подойдут ближе. В висках стучало.
— Вот та тропинка, смотрите.
Бурмин не отвечал. Мари слышала его взволнованное дыхание.
— Я всё здесь помню, — говорила с нервным оживлением, скорее нервным, чем оживлённым. Трава хлестала по ногам. Щёки горели.
— Здесь мы встречались. Тогда. Шесть лет… Подумать только.
Она остановилась. Берег обрывался. Луна казалась оком. На другом берегу ели в колючих юбках спускались к самой воде. Длинные ленты тумана медленно плыли над водой.
Опять плеснуло — где-то под ногами, далеко внизу. Сердце у Мари заколотилось как бешеное.
Она чувствовала его дыхание на своей шее. Он стоял прямо у неё за спиной. И молчал. Мари заговорила первой:
— Может быть, какие-то другие люди всё делают верно и ни в чём не ошибаются… Понимают, чего хотят и как надо…
Обернулась.
Его губы приоткрылись. Зрачки расширились — глаза казались совсем чёрными. Она быстро протянула ладонь к его щеке, приоткрыв губы.
Бурмин крепко перехватил её запястье.
Мари вскрикнула — больше от неожиданности. Но он не разжал хватку. Мари ощутила, как в ней занялся жар, сердце толчками разгоняло его по телу. Мгновенно представила, как сейчас будет. Уже знала, что не будет нежно. После шести лет. Не в первый, по крайней мере, раз.
Бурмин схватил её за шею. Сжал, укусил. Но это не было больно. Нет, больно. Но это было как надо. Как должно быть. Она схватила его за горло — тоже больно. Скользнула губами к губам. Ощутила, как её дыхание смешалось с его. Увидела своё отражение в чёрных зрачках.
На дне их точно что-то шевельнулось. Зрачки дрогнули, сжались, показав раёк.
Бурмин оттолкнул её.
— Это не то, что вы думаете! — И бросился к обрыву.
Мари попятилась, запнулась, потеряла равновесие, перед глазами качнулась луна. Треснул край то ли шали, то ли платья, когда она ударилась локтями о землю и прикусила язык. В глазах на миг потемнело, а в следующий миг Мари увидела его фигуру, зависшую в нигде и никогда: между луной и лунной дорожкой, между одним берегом и другим, между сизыми облаками и их отражением.
Глава 3
Прочь — от того, что она могла сказать. От того, что могло случиться. Чуть не случилось. К обрыву. Только чтобы этого не случилось. Дальше. Одним прыжком отправил тело в пустоту между двумя берегами. На миг ощутил влагу тумана. Затем вокруг него разверзся холодный тёмный грохот. Тело сразу стало медленным, чужим. Голову, шипя, окружили серебряные пузыри, бусины, бляшки. Они неслись вверх. Сам Бурмин — медленно летел вниз.
Опускался, спокойно глядя на воздух, который вылетал из него, на жизнь, которая уходила вместе с ним. Время стало тяжёлым и плотным, как стоячая вода. Сжимало со всех сторон тяжёлой тьмой. Её прорезала белая вспышка. Свет? Нет, снег, покуда хватало глаз, волнисто лежал снег…
…Был тот час, когда не поймёшь, который собственно час. Возок плавно летел, повизгивая полозьями. Но казалось, что стоял, а двигались — небо, снег, далёкий гребешок леса. Как панорама на спектакле в Большом театре, которая наматывается на огромные валики, спрятанные в кулисах.
Небо, низкое, какое-то ноздреватое, обещало подвалить снегу. Облаков вынул из кармана, выпростал поверх шубы брегет на цепочке. Поймал бледный пасмурный свет из оконца. Посмотрел на часы (не понял ничего из того, на что показывали пальцем стрелки), потом на Бурмина. Тот всё сидел, не меняя позы. Привалился лбом к рамке окна. Можно было подумать, спит. Но в раскрытых глазах выпукло бежало уменьшенное отражение: снег, небо, далёкая щётка леса.
«Лучше ему? Хуже?»
Облаков нарочно щёлкнул крышкой брегета. Бурмин не повернулся, даже не сморгнул. Облаков убрал часы. Бурмин не переменил позу.
— Удивительное дело, — оживлённо заговорил Облаков по-французски. — Зимой в деревне как никогда чувствуешь себя именно русским. Тебе не кажется? Вот этот холод, снег. Казалось бы, должно напасть уныние, хандра. Напротив! Весь как-то ободряешься. В мускулах — особая сила. Чувствуешь себя бодрее, легче, радостнее, моложе.
Бурмин, всё так же не меняя позы, скосил на него глаза. Взгляд был тяжёлый. Облаков растерянно пробормотал:
— Может, потому, что от мороза кровь быстрей бежит по жилам?
— Может. — И снова отвёл глаза к окну.
Санки чуть прыгнули на снегу. Бурмин стукнул лбом о стекло. Но и тогда не переменил положения.
«Хуже», — решил Облаков.
— Послушай, — заговорил мягко, — нельзя вот так взять и не заехать.
— Лучше так. Порвать сразу.
— Да зачем же рвать? Всё ещё уладится.
Бурмин поднял взгляд на окно. Облаков посмотрел туда же. Красное солнце опустилось так низко, что показалось из-под пелены. На оснеженных деревьях загорелись алым золотом верхушки. На снегу вытянулись голубые тени. Одна — угловато-скошенная — бежала рядом с возком.
Детство Шурки и Тани пришлось на эпоху сталинского террора, военные и послевоенные годы. Об этих темных временах в истории нашей страны рассказывает роман-сказка «Дети ворона» — первая из пяти «Ленинградских сказок» Юлии Яковлевой.Почему-то ночью уехал в командировку папа, а через несколько дней бесследно исчезли мама и младший братишка, и Шурка с Таней остались одни. «Ворон унес» — шепчут все вокруг. Но что это за Ворон и кто укажет к нему дорогу? Границу между городом Ворона и обычным городом перейти легче легкого — но только в один конец.
Ленинград в блокаде. Дом, где жили оставшиеся без родителей Таня, Шурка и Бобка, разбомбили. Хорошо, что у тети Веры есть ключ к другой квартире. Но зима надвигается, и живот почему-то все время болит, новые соседи исчезают один за другим, тети Веры все нет и нет, а тут еще Таня потеряла хлебные карточки… Выстывший пустеющий город словно охотится на тех, кто еще жив, и оживают те, кого не назовешь живым.Пытаясь спастись, дети попадают в Туонелу – мир, где время остановилось и действуют иные законы. Чтобы выбраться оттуда, Тане, Шурке и даже маленькому Бобке придется сделать выбор – иначе их настигнет серый человек в скрипучей телеге.Перед вами – вторая из пяти книг цикла «Ленинградские сказки».
Ленинград, 1930 год. Уже на полную силу работает машина террора, уже заключенные инженеры спроектировали Большой дом, куда совсем скоро переедет питерское ОГПУ-НКВД. Уже вовсю идут чистки – в Смольном и в Публичке, на Путиловском заводе и в Эрмитаже.Но рядом с большим государственным злом по-прежнему существуют маленькие преступления: советские граждане не перестают воровать, ревновать и убивать даже в тени строящегося Большого дома. Связать рациональное с иррациональным, перевести липкий ужас на язык старого доброго милицейского протокола – по силам ли такая задача самому обычному следователю угрозыска?
Страна Советов живет все лучше, все веселее – хотя бы в образах пропаганды. Снимается первая советская комедия. Пишутся бравурные марши, ставятся жизнеутверждающие оперетты. А в Ленинграде тем временем убита актриса. Преступление ли это на почве страсти? Или связано с похищенными драгоценностями? Или причина кроется в тайнах, которые сильные нового советского мира предпочли бы похоронить навсегда? Следователю угрозыска Василию Зайцеву предстоит взглянуть за кулисы прошлого.
На дворе 1931 год. Будущие красные маршалы и недобитые коннозаводчики царской России занимаются улучшением орловской породы рысаков. Селекцией в крупном масштабе занято и государство — насилием и голодом, показательными процессами и ловлей диверсантов улучшается советская порода людей. Следователь Зайцев берется за дело о гибели лошадей. Но уже не так важно, как он найдет преступника, самое главное — кого за время расследования он сумеет вытолкнуть из‑под копыт страшного красного коня…
Вырвавшиеся из блокадного Ленинграда Шурка, Бобка и Таня снова разлучены, но живы и точно знают это — они уже научились чувствовать, как бьются сердца близких за сотни километров от них. Война же в слепом своем безумии не щадит никого: ни взрослых, ни маленьких, ни тех, кто на передовой, ни тех, кто за Уралом, ни кошек, ни лошадей, ни деревья, ни птиц. С этой глупой войной все ужасно запуталось, и теперь, чтобы ее прогнать, пора браться за самое действенное оружие — раз люди и бомбы могут так мало, самое время пустить сказочный заговор.
В начале 2007 года читатели «Газеты по-киевски» увидели первые выпуски целого цикла статей под общей рубрикой «Записки старого киевлянина». Их автор Владимир Заманский действительно стар и действительно киевлянин - из тех жителей столицы, кто с несколько неоправданной гордостью называют себя «настоящими» киевлянами. На самом деле предмета для гордости здесь нет, поскольку родиться в том или ином знаменитом городе - не наша заслуга и вообще никакая не заслуга, ибо это событие от нас абсолютно не зависело.Другое дело, что Киев и в самом деле знаменит и колоритен, равно как и его жители.
Это история началась с задания написать портреты идеальных мужчин. Что происходило дальше, читайте…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Александр Вяльцев — родился в 1962 году в Москве. Учился в Архитектурном институте. Печатался в “Знамени”, “Континенте”, “Независимой газете”, “Литературной газете”, “Юности”, “Огоньке” и других литературных изданиях. Живет в Москве.
Ольга КУЧКИНА — родилась и живет в Москве. Окончила факультет журналистики МГУ. Работает в “Комсомольской правде”. Как прозаик печаталась в журналах “Знамя”,“Континент”, “Сура”, альманахе “Чистые пруды”. Стихи публиковались в “Новом мире”,“Октябре”, “Знамени”, “Звезде”, “Арионе”, “Дружбе народов”; пьесы — в журналах “Театр” и “Современная драматургия”. Автор романа “Обмен веществ”, нескольких сборников прозы, двух книг стихов и сборника пьес.
Борис Евсеев — родился в 1951 г. в Херсоне. Учился в ГМПИ им. Гнесиных, на Высших литературных курсах. Автор поэтических книг “Сквозь восходящее пламя печали” (М., 1993), “Романс навыворот” (М., 1994) и “Шестикрыл” (Алма-Ата, 1995). Рассказы и повести печатались в журналах “Знамя”, “Континент”, “Москва”, “Согласие” и др. Живет в Подмосковье.