Нашествие - [43]

— Эк ваш барин угорает.

Сторож не повернулся:

— Не наш. Мы терь вольные люди.

— Слыхали.

— Потому и не сижу дома. — Он кивнул на барский дом в огнях. — Сторожим кажную ночь. Как бы себя не спалил. И нас заодно.

— Ну даёте. Подпалите сами его, вместе с домом, вот и будете спать спокойно.

Сторож набычился:

— Дельная мысль. Вот только у нас в Бурминовке нету свиней неблагодарных. Все у вас.

Мужики угрожающе брякнули снастью. Сторож приподнял топор. Все были вооружены. Шум был ни к чему.

— Шабаш, ребята, — успокоил вожак. — Вот, грят, Бонапартий идёт, всем волю несёт. Землю мужикам раздаст. Тут барам и конец: и нашим, и вашим.

— Почём знаешь, что землю раздаст? — не поверил сторож.

— А то с чего бы господа наши с ним всё воюют да воюют. Вот и кумекай сам. А идём мы на дело. Вон, глянь, луна.

Сторож зыркнул на серебряное блюдо в небе.

— Луна-то луной, — согласился. — Ладно, — проворчал. — Окочуришься тут с вами стоять трепаться. Ступайте, куда шли. Прикончите эту тварь.

Перекрестил всех разом:

— Благослови Бог на охоту.

Алина сама переоделась в амазонку. Слуги и дворня шпионят. Не хочешь, чтобы шпионили, делай всё сама. Сама подколола волосы под шляпку. На ходу сунула под мышку перчатки и хлыст, высунулась в коридор. Темно, пусто, все звуки — в отдалении.

Стараясь не шуметь платьем и обходить скрипучие доски пола, проскользнула на лестницу. И…

— Вы в сад, барышня?

Алина обернулась, точно никуда не спешила. Носик придавал лицу девки сходство с репкой. Вспомнить бы ещё, как эту репку зовут. Алина улыбнулась:

— Прогуляюсь по саду.

Носик задвигался.

Алина быстро шагнула к ней, отпихнула к стене, ткнула хлыст под подбородок. Руки у Алины были сильные, руки наездницы:

— Слушай-ка. Не знаю вот, застращала тебя барыня или подкупила… Ты сама мне скажи. Что она тебе посулила?

Девка захрипела, косясь глазами на хлыст. Пришлось ослабить хватку.

— Коральку, — выдавила, кашляя.

— Коральку.

Алина убрала хлыст. Но не отвела глаз. Maman — дура, до старости дожила, а не поняла, что запугать лучше, чем пытаться подкупить. Потому что всегда найдётся кто-то, кто даст больше. Алина ласково заправила девке прядь волос за ухо.

— Ну так спросит, а ты ей и скажи: в библиотеке барышня. В саду. Вышивает. Поёт. Головой о стенку стучит. Топиться пошла. С уланом убежала. Придумай сама, да? И коралька твоя.

Девка кивнула. Понятливая. Алина погладила её по щеке.

Привычный сложный запах — выделанной кожи, сена, пропотевших попон, свежего пота, навоза, словом, конюшни, — успокоил Алину. Руки привычно делали своё дело: проверили подпругу, узду, похлопали по сильной шее, привычно радуясь ощущению твёрдых мышц под шкурой, перекинули повод, скользнули к загубнику.

— А, вот ты где! Напугал? — загоготал позади Мишель.

Шутливо-задиристый тон брата уже надоел ей. И было досадно, что вздрогнула:

— От неожиданности, вот и всё.

— А я тебя обыскался. Что ты здесь делаешь? Тоже положила взгляд на какого-нибудь конюха?

Алина фыркнула:

— «Тоже»? Я пока ещё не так стара, как maman.

Мишель преградил выход из стойла:

— О, значит, успела соблазнить кого-то из местных увальней? Бог мой, как быстро ты скатилась. А ведь мы ещё только приехали в деревню. Дай угадаю, кто счастливец. Имбецил Шишкин? Желторотик Ивин? Не старичок же губернатор? Боюсь, тебе придётся потрудиться, чтобы его благонамеренный мог тебе угодить. Только не говори, что положила глаз на этого Бурмина. Обнищавшие аристократы хороши только в книжках.

— Может, как раз и съезжу погляжу на его имущество. Приценюсь.

— Ты же не серьёзно?

Алина нарочно повела лошадь так, что бок притиснул Мишеля к стене; боясь получить копытом по ступне, он встал на цыпочки:

— Эй-эй, гляди, куда идёшь!

Она вывела лошадь вон. С края крыши сломя голову срывались ласточки, чертили голубоватый воздух в погоне за отяжелевшими от вечерней росы последними насекомыми. Алина вдохнула. Пахло свежестью, свободой.

Мишель крикнул:

— Так куда ты собралась?

Бедняга, он тоже скучал в этой дыре, но что поделать — и он ей до смерти надоел. Все рано или поздно надоедают, все. Одни позже, другие раньше, третьи — сразу. Вот и вся разница. Бывают ли вообще нескучные?

— Покататься, — отбросила рукой подол, поставила ногу в стремя.

— На ночь глядя?

Сделала вид, что не расслышала. Послала лошадь с места в галоп, так что под ноги Мишелю брызнули камешки. Что там ещё он крикнул ей вслед, перемололо в токоте копыт.

Был вечер, один из его многих одиноких деревенских вечеров, в прелести которых Бурмин уверял Облакова. День остывал. Рыжие лучи ложились среди стволов почти горизонтально. В воздухе золотыми зигзагами и дугами носились мошки. А другой край неба уже темнел.

В комнатах медленно смеркалось.

Бурмин, заложив руки за спину, ходил из комнаты в комнату, из залы в залу. Слушал стук собственных шагов — и не слышал.

Нигде не сиделось. Взгляд соскальзывал. Все предметы казались потерявшими связь. Бурмин смотрел на рогатую сквозистую форму — и не понимал, что перед ним стул. Видел месиво пятен — оно не складывалось в картину.

Он точно ждал чего-то. И не знал чего. Не знал даже, приближалось оно или неподвижно находилось вдали. Лишь был уверен, что сразу поймёт: вот. По коже пробегал озноб. Внимание было рассеяно и напряжено одновременно.