Нарисованные линии - [11]

— Утром он… заказчик приедет! — испуганно восклицает она, задохнувшись от слез.

— И мы с ним поговорим, — оптимистично произношу я, вытирая с ее щеки соленую влагу, — но это утром. А сейчас нужно пойти спать.

— Ты не понимаешь, я не заплачу ему…

— Белла, пойдем.

— Они выдвинут обвинения, лишат меня права работать… Эдвард, эти клиенты — серьезные люди!

— Осторожнее, я помогу тебе встать.

— У меня не было права все испортить, — неустанно бормочет она, будто бы не замечая, что мы идем к спальне, — ты понимаешь?

Я киваю. Я киваю и усаживаю ее на кровать, сгоняя рыжий комок шерсти, обосновавшийся на покрывале.

Присаживаюсь рядом, дожидаясь, пока самобичевание кончится, жалобы станут реже, а слезы чуть-чуть, но поутихнут.

— Я все устрою, — ласково произношу, потерев ее холодные пальцы, — я ведь обещал тебе помочь, верно?

— Ты им не заплатишь, — собственноручно стерев пару соленых дорожек, недоверчиво шепчет Белла.

— Мы посмотрим, что можно с этим сделать, — спокойно повторяю ей, указывая на подушку и рассматривая варианты оплаты, — но сегодня ты ляжешь в постель и поспишь, договорились?

Девушка смотрит на меня пронзительно, просительно и испуганно. Она хочет мне верить и боится этого одновременно. И от вида ее маленькой фигурки, ее по-детски искреннего страха на лица, ее покрасневших щек, у меня щемит слева. Я обещаю себе придумать что угодно, лишь бы она успокоилась. Больше — после сегодняшнего — я не верю в россказни Барбары по поводу геркулесовских просчитанных планов. Чтобы там ни было, шантаж Великолепного в планы Беллы не входит.

— Останься, — тихо-тихо, как что-то обличающее, разрушающее ее в моих глазах, шепчет мисс Свон. Умоляет, а не просит. Никак не меньше.

— Хорошо, — я соглашаюсь, проведя большим пальцем по красной щеке и собрав остатки слезинок. Не возражаю.

— Правда? — не верит. Хочет, но не может. Боится.

— Правда, — улыбаюсь, поднимаясь с колен и становясь перед девушкой, — где у тебя лежит пижама?

Получасом позже, в ночной тьме без единого просвета, мы вдвоем лежим в одной кровати. В спальне царит тишина, если не считать тихонького посапывания усатого вредителя в левом углу и редких, все еще оставшихся всхлипов Беллы, во время которых она всегда стискивает мою правую руку.

— Тебе идет синий, — мягко замечаю я, разглядывая край ее ночнушки, проглядывающий из-под одеяла. Она любит спать накрывшись им до самой шеи и устроившись посредине подушки. Я обнимаю Беллу со спины, не касаясь кожи, через материю, и это устраивает нас обоих. Ее не пугает. Меня не заставляет чувствовать неловкость.

— Спасибо…

Ни в нашей позе, ни в наших тихих разговорах нет ни намека на секс или что-то вроде этого. Она просто хочет почувствовать себя в безопасности, а я хочу ей эту безопасность дать. И точка.

— Почему «Париж»? — интересуюсь я, оглянувшись на спящего в своей корзинке кота.

— Я нашла его на Французской улице, — с намеком на улыбку отзывается Белла, — а дома он играл брелоком от Эйфелевой башни.

— Он сам выбрал имя.

— Да, — она тихонько хмыкает, немного отклонившись назад и покрепче приникнув ко мне, — так и есть…

Есть что-то невообразимо приятное, невообразимо тревожащее в том, чтобы чувствовать ее рядом. Я не знаю, как это называется, и имеет ли это место быть вообще, но я не испытываю такого с Барбарой. Я столько раз обнимал, целовал, держал ее в руках, а ни разу ничего подобного внутри не пробегало. Ни искры. Ни крохотной вспышки.

Наверное, я потихоньку схожу с ума.

— Эдвард, — тихонько зовет девушка, вырывая меня из размышлений.

— Да?

— Не уходи… ночью, пожалуйста. Останься до утра, — ей с трудом удается сказать это. Она боится моего отказа, боится своей искренности и боится слов, которые произносит. Все это тяжело ей дается. Но сила внутри есть. И то, что я слышу эти фразы — тому доказательство.

— Я уже пообещал тебе это, помнишь?

— Да, — она легонько кивает, виновато вздохнув, — я помню, извини…

— Ты можешь доверять мне, Белла, — шепчу я ей на ухо, погладив теперь уже распущенные, рассыпавшиеся по подушке волосы, — ничего не случится, Роза.

Она вздрагивает от знакомого слова. А я прикусываю язык за то, что его произнес.

— Ты знаешь?..

— Можно и так сказать.

— И поэтому ты дал мне… дал мне номер? — кусочки головоломки складываются для Беллы только сейчас. Я даже через одеяло чувствую, как ее тело подрагивает.

— Да.

— Но ты же доктор, не репортер, я видела…

— Да, — второй раз повторяю я, и иду на поводу у собственных преступных желаний, аккуратно, едва касаясь, поцеловав ее макушку. От каштановых волос пахнет персиком, — я — интерн Уотнера. С июня.

Белла ненадолго замолкает. Я начинаю думать, что она заснула, но девушка поворачивает ко мне голову, изогнувшись на кровати. Карие глаза полны слез, но в то же время блестят от решимости. Ее трясет сильнее.

— Ты ему не скажешь, — говорит она, поборов всхлип, — обо мне… о ребенке… ты не скажешь!

В ее голосе сплошное отчаянье и надежда. На меня, на все то, что слышала прежде, на то, во что хочет верить. Белла больше не прячется, она смотрит прямо мне в глаза. Она умоляет.

Речь о Фортессе?..

— Не скажу, — не заставляя мисс Свон волноваться больше прежнего, обещаю я, — конечно же нет. Мы никогда не встречались и никогда не встретимся с ним. Это твой секрет.