Начало - [96]

Дыхание у шофера какое-то странное. Мальчугана охватывает нерешительность, но шофер, нервно облизнув губы, говорит:

— Меня попросили отвезти тебя к твоей маме. Давай-ка усаживайся рядом со мной.

— Нет, лучше не буду, — упрямится Эдриан.

— Да ты что! — восклицает этот навязчивый тип. — У тебя мать, быть может, богу душу отдает. Так что лучше поторопись.

Эдриан Йорк смотрит на свое окно. Мамы там что-то не видно, хотя она еще недавно сидела там, присматривая за ним. А вдруг этот дядька прав, и с ней и вправду плохо?

Мальчик начинает хныкать.

— Если я без тебя вернусь, мне худо будет, — говорит дядька. — Меня ж за тобой полиция послала. Нам обоим может влететь из-за тебя.

— А как с велосипедом? — со слезами в голосе спрашивает Эдриан Йорк.

На это дядька ничего не отвечает. Он просто хватает Эдриана в охапку и несет его к фургону. Один из габаритных огней на фургоне разбит.

Офицер по семейным связям, Лютер и Хоуи жмутся по углам, как гробовщики вокруг смертного одра. Кристине Джеймс они дают несколько минут побыть наедине со своим ребенком; несколько минут, которые вряд ли пойдут ей на пользу.

Сжимая кисть Эдриана, она притискивает ее к своему лицу, исступленно целует и плачет, плачет с жалким, безумно потерянным видом. Плачет и взывает к Богу: «Боже мой! Господи, о Боже, Боже! Мальчик мой, о мой мальчик!»

Беспомощный, прикованный к постели, Эдриан в силах выговаривать лишь одно: «Прости, мама… Прости меня, мама…»

Наконец офицер по семейным связям участливо, с уговорами, выводит совершенно оглушенную, еле передвигающую ноги Кристину Джеймс из палаты, под режущий свет больничных коридоров.

Лютер, сгорая со стыда, чувствует на себе взгляд Хоуи. Тем не менее он подступает обратно к кровати Эдриана.

— Как его зовут? — мягко спрашивает он. — Какое у него настоящее имя?

Долгая пауза. Наконец паренек вышептывает:

— Генри.

— Генри, А фамилия?

— Кларк. Николс. Бреннан.

— И всегда Генри?

Парнишка, не отрывая головы от подушки, пытается сделать что-то похожее на кивок.

— Но ведь столько лет уже прошло, — чутко напоминает Лютер. — Ты уже должен знать его настоящее имя.

— Мэдсен.

Генри Мэдсен. Руки Лютера по въевшейся за много лет привычке что-то ищут. Хочется цапнуть карандаш, выхватить блокнот, записать, подчеркнуть, дважды, до графитового хруста, жирно обвести кругом.

Прикусив изнутри губу, Лютер силой себя одергивает.

— Эдриан… — обращается он. — Патрик, где вы с Генри живете?

Глава 26

Генри Мэдсен обитает в большом, довольно обветшалом доме на участке площадью в четверть акра. От соседей участок отделен высокой изгородью и плотным заслоном деревьев. Окнами дом выходит на Ричмонд-парк, самый большой в Лондоне. На момент прибытия первой из групп реагирования в доме заметны языки огня. Через несколько минут, когда уже появляются пожарные, набравшее силу пламя с жарким гудением прорывается наружу. Почти сразу за пожарными к месту подлетает вооруженная группа антитеррора и спецбригада «скорой».

По участку носятся бультерьеры, со странной бесшумностью набрасываясь на вновь прибывших. Это замедляет операцию. Отдается приказ уничтожить собак.

А пламя между тем все разгорается.

По дороге в Ричмонд-парк Лютер звонит Бенни.

— Прошерстили последние двадцать пять лет, — сообщает Халява. — Генри Мэдсенов значится шестеро. Четверых можно сразу опустить: воротничковая преступность — нелегальные банковские операции и всякое такое.

— Сексуальных преступников среди них нет?

— Как же, как же. Мэдсен, Генри Джон. Во-первых, целая серия преступлений в несовершеннолетнем возрасте: кража со взломом, вандализм, еще кража, разбойное нападение, поджог.

— Поджог?

— Попытка убийства приемных родителей.

— Это как понимать?

— Влез к ним ночью в дом и поджег кровать.

— Чувствуется, наш клиент, — говорит Лютер. — И что с ним случилось потом?

— Получил срок. Вышел на свободу в восемнадцать. Посещал принудительные консультации. В девятнадцать снова попал в тюрьму. На этот раз тяжкое телесное повреждение: накостылял кому-то в пабе во время разговора об абортах. Высказал, так сказать, свой протест. Из тюрьмы был переведен в психиатрию. Вышел в двадцать один год. После этого из-под радара ушел.

— Из чего не следует, что он был не при делах. Фотографии есть?

— Только старые.

— Как он выглядит?

— Волосы короткие. Аккуратно прилизанные.

— На пробор?

— Да, пробор на левую сторону.

— Очки, борода, усы?

— Отсутствуют.

— Отлично. Разошлем эту харю по всем новостям.

— А он не запаникует?

— Мы его в землю вроем. Чтобы он в заботах о норе остался в Лондоне.

— Это понятно. Но где?

— А вот это вопрос, дружище.

Через двадцать минут Лютер прибывает к месту. На нем куртка с капюшоном, которая обычно хранится в багажнике его «вольво». Пальто пришлось скинуть: провоняло бензиновой гарью.

Роуз Теллер уже там. Лютер идет к ней.

— Ну и когда же, — спрашивает он, кивая на строение, — можно будет попасть туда без проблем?

Бывает, проходят дни, прежде чем пожарище остывает в достаточной мере, а заодно завершается оценка структурных повреждений. Так что, может статься, доступа в дом до завтра и не жди. Но Теллер не стоит без дела; она делает звонки и где криком, где воркованием, где мольбами, но все-таки, ссылаясь на цейтнот и угрозу для жизни ребенка, вымогает право досрочного доступа в помещение.