Начало - [95]

Паренек пристально смотрит на него одним глазом; другой заплыл кровоподтеком.

— Ты звонил в службу «Девятьсот девяносто девять», — говорит Лютер. — В ту ночь, когда он убил Ламбертов и похитил их ребенка. Знаю, ты пытался сделать так, чтобы его остановили.

Паренек отводит взгляд, болезненно щурится на потолок.

— Но ведь дело было не только в тех звонках. Прошлой ночью кто-то обзвонил в Лондоне все семьи с фамилией Далтон и оповестил их об опасности. Или, по крайней мере, попытался это сделать. Как ты думаешь, зачем этот кто-то так поступил?

Из папки Лютер извлекает фотоснимок Мии Далтон; она на каком-то пляже, улыбается.

— И вот теперь он похитил Мию. Ты ведь знаешь это, верно? И знаешь наверняка, что он задумал. Ведь ты пытался ее выручить, сделать так, чтобы она ему не досталась.

Лютер слегка отодвигается. Фотография Мии в его руке напоминает готовую ко вбросу игральную карту.

— Многие, — говорит он, — очень многие считают, что ты пытался умыкнуть ее для себя и думал заниматься с ней чем ни попадя. Где-нибудь наедине, взаперти. Ты понимаешь, о чем я. Но лично я в это не верю. Наоборот, ты пытался ее защитить. Тебе не хотелось, чтобы ее всю жизнь использовали, доводили до животного состояния, как тебя.

Паренек слабо сжимает кулаки. На худых руках ходят веревки мышц. Он упрямо продолжает смотреть в потолок.

Лютер подается ближе. Видно, как в залитых слезами глазах паренька искрами отражается зеленый свет.

— Я бы мог рассказать тебе о ней многое, — говорит Лютер. — Например, что она любит лошадок и Джастина Бибера. Но это будет просто потерей времени, верно? Потому что вы с твоим отцом об этом уже знаете. Вам известно о ней все.

Никакой реакции.

— Только ведь он не твой отец, — говорит Лютер. — Это тоже надо учитывать. И от этого не отмахнуться. На самом деле он тебе не отец.

Паренек закрывает глаза.

— На суде такое недопустимо, — говорит Лютер, — но я слежу за твоим сердцем по монитору. Вон та машинка, что пикает. — Он улыбается. — Ты не обращал внимания на этот рисунок? Возможно, что и нет. Слишком древняя для тебя эта штуковина. Она родом из семидесятых, когда я еще сам был пацаном. Так вот, та машинка, что пикает, показывает мне, когда ты говоришь правду, а когда нет, — даже когда ты не говоришь вслух.

И вот когда я сказал, что он не твой папа, она пикнула и выдала зубец.

Паренек что-то бормочет — может статься, слова отрицания. Но они слишком тихие, чтобы восприниматься на слух.

Лютер делает долгий успокаивающий вдох. Затем подается еще ближе, настолько, что губами чуть ли не касается уха парнишки.

— Человек, который зовет себя твоим отцом, — произносит он, — тот, кто именует себя Генри Грейди, похитил тебя восьмого сентября тысяча девятьсот девяносто шестого года. Тебе тогда едва исполнилось шесть.

У паренька трясется губа.

Из папки Лютер вынимает еще одну фотографию и протягивает ее пареньку:

— Узнаешь себя?

Паренек плотно зажмуривается. Отказывается глядеть.

Лютер встает. Подносит фотоснимок к глазам паренька.

— Это ты, — говорит он. — Во всяком случае, таким ты когда-то был.

Паренек сжимает кулаки так, что кожа на костяшках белеет, а на пальцах проступает багровый узор.

— Ничего, ДНК покажет, — с тихой настойчивостью вещает Лютер. — Мы знаем, что он с тобой сделал, этот твой папаша. Знаем и то, что ты пытался его остановить, причем дважды. И знаем, как он тебе за это отплатил. Так почему же тебе не помочь нам, не помочь Мии?

Ответа по-прежнему нет. Ничего, кроме зубцов и колючек на кардиомониторе.

Лютер взглядом встречается с Хоуи. Подходит к двери, приоткрывает ее, высовывает голову за угол.

— Давайте, — шепотом говорит он. — Уже можно.

Проходит долгая пауза.

Глаза паренька уставлены на дверь, через которую в палату на негнущихся ногах заходит Кристина Джеймс, в замужестве Йорк. Ее худое, изможденное лицо покрыто сеткой морщин, под глазами набрякли мешочки. В руках она теребит ручку от сумки. При этом женщина трясется так, что ее под локоть поддерживает офицер по семейным связям. Под укоряющим взглядом Хоуи Лютер невольно отводит глаза.

Патрика начинает бить судорожный озноб. Тихо, замученно скуля, он пытается спрятать от всех свое лицо.

— Прости, мама… Прости меня, мама… Мамочка, прости меня… — бормочет он.

Мечта Эдриана Йорка о велосипеде сбылась в день его рождения — в субботу, около обеда. И они с Джеми Смартом нарезали круги в парке для скейтбордов (его видно из окна дома). Мама присматривала за Эдрианом из окна спальни, хотя тот хотел кататься без присмотра: он же теперь большой.

И вот Джеми Смарт уходит домой, и Эдриан с баночкой «фанты» сидит на поребрике один, у края площадки, любуясь своим приставленным к фонарному столбу велосипедом. Настроение у мальчугана отменное: как-никак ему уже стукнуло шесть.

В это время неподалеку подчаливает фургон. Оттуда вылезает встревоженного вида шофер и припускает трусцой по пустой дороге.

— Эй, дружок, — зовет он на ходу, — тебя как звать?

— Эдриан.

— Эдриан, а дальше?

— Йорк. Эдриан Йорк.

— Значит, все верно. Я так и думал, что это ты.

— А что? — спрашивает Эдриан.

— Ты уж прости, друг. Там у нас несчастный случай. Тебе лучше проехать со мной.