На задворках "России" - [37]

Залыгину тоже многое в прозе не нравилось. Да и ворчание Чухонцева, Роднян­ской и других до него доносилось. Даже у Розы Всеволодовны чуть не в поговорку вошло: "Мы же знаем, что у Руслана со вкусом не все в порядке!.." По большому счету ожидания мои и Сергея Павловича от новомирской прозы совпадали, мы с ним часто сходились во взглядах, так что могу представить, как он переживал. Иногда по не­скольку дней подряд обменивался со мной мнениями насчет какого-нибудь предло­женного отделом сочинения — втайне от Киреева, не решаясь, видимо, его трево­жить. Но вмешивался крайне редко, только в исключительных случаях: выбор был сделан, да еще со столь дальним прицелом, приходилось исходить из новой реально­сти.

Как-то после очередного явного "прокола" с прозой я сказал Залыгину:

— Жалею, что не принял в свое время вашего предложения возглавить отдел. Те­перь я вижу, что у меня это получилось бы лучше.

Он ответил с подкупающей прямотой:

— Да. Но теперь уже поздно?..

"САМАЯ БЕЗЗАЩИТНАЯ МАФИЯ"

С обновлением отдела прозы усилилась одна прискорбная тенденция, всегда "Но­вому миру" на моей памяти в той или иной мере свойственная. Та самая, кото­рой не желал и от которой неоднократно предостерегал Залыгин.

— У нас развилось высокомерие. Мы — "Новый мир", особенные!.. А вот эс­тонцев всего-то меньше миллиона, а хор у них — 30 тысяч. Вот какой должна быть культура. Побаиваюсь я этой нашей салонности, — говорил он на одной из редколле­гий.

И позже, перед самым уходом из журнала:

— Мои опасения оправдываются. “Новый мир" может стать журналом для какой-нибудь тысячи человек. Этого нельзя допустить.

Существование в узком круге "избранных", оборона этого круга от вторжений из­вне, высокомерное отношение ко всем прочим — таким духом сверху донизу был пропитан старый, еще дозалыгинский "Новый мир", как и вся, надо сказать, прежняя литературная, да и вообще культурная среда. Трогательное, ласкательное, всегда готовое на поощрения и восторги отношение к "своим" (а также к их женам и мужьям, детям, внукам, своякам) и холодно-безразличное, раздраженное — к прибывшим "с улицы". Кто захаживал в столичные журналы в 70 — начале 80-х, тот меня поймет; остальные также поймут, потому что наблюдали все это в издательствах, за кулисами театров, в выставочных залах, на эстраде, в научных и учебных заведениях, в любых сколько-нибудь престижных, а также и непрестижных конторах, да просто на экране телевизора. Дети знаменитых артистов становились почти столь же знаменитыми артистами; дети посредственных писателей — чуть более посредственными писате­лями; иных "человеческих ресурсов" в природе будто не существовало. Это был тлет­ворный дух "заката империи" или, если угодно, "позднего застоя".

Не успев выветриться, он с еще большей силой повеял в новые времена. Кланово-приятельская "элитарность" нашла себе твердую идеологическую, а подчас и матери­альную опору. Паутинки стыдливо прячущихся связей обрели жирные контуры пуб­личных "тусовок". Зое Богуславской, публиковавшей в "Новом мире" сочинения, с ко­торыми другого автора не пустили бы и на порог, теперь ни от кого не нужно было скрывать, что она жена Андрея Вознесенского, поскольку оба они красовались в жюри самой престижной премии "Триумф", щедро финансируемой Борисом Березовским. Юлия Латынина отважно вправляла мозги ученым мужам и всей озабоченной реформами публике со страниц "Нового мира" и других респектабельных изданий — пабли­сити, несоразмерное дарованию юной экономистки-новеллистки, обеспечивалось влиятельной мамой-критиком. И т. д., и т. п. Подобным примерам нет числа.

Уже не было в редакции Долотовой, многих других старых новомирцев, так уют­но чувствовавших себя среди одних только друзей и знакомых, а традиция жила.

— Леночка Смирнова? Ах, это дочка Олега Павловича!..

Вот на таком градусе родственной теплоты строились все отношения.

Даже Залыгин, хоть и выглядел своевольным мужичком, этой теплоты не чуждал­ся. У него за плечами были все-таки годы номенклатурной выучки, он хорошо пони­мал, что "свои" иногда помогают и им надо платить тем же. Новомирские многоопыт­ные дамы с первого дня взяли шефа под опеку и поправляли, где надо.

В этой сердечной компании я слыл не просто "одиноким стрелком". Я не скрывал своего намерения разбить круговую оборону "самой беззащитной мафии" и влить в уставший, склонный к вырождению журнал свежей крови. Позволю себе привести цитату из опубликованной "Новым миром" еще в 1988 году моей статьи "Право отре­чения":

"Самое убийственное из всех неравенств — культурное. "Я никогда не мог понять мысли, — писал Достоевский, — что лишь одна десятая доля людей должна получать высшее развитие, а остальные девять десятых должны лишь послужить к тому мате­риалом и средством, а сами оставаться во мраке. Я не хочу мыслить и жить иначе, как с верой, что все наши девяносто миллионов русских (или сколько их тогда народит­ся) будут все когда-нибудь образованны, очеловечены и счастливы". И как раз с этим неравенством мы, демократы по происхождению, почему-то особенно легко мирим­ся".

Тогда речь шла о глубинных антидемократических тенденциях в культуре совет­ской поры. Дальнейшее развитие событий показало, что это были еще цветочки.