На распутье - [16]

Он не подал мне руки, сел на свое место, надел на нос очки и сделал вид, будто углубился в чтение.

Придя в цех, я тут же все рассказал Гергею. Он, не раздумывая, посоветовал:

— Соглашайся. Это же великолепно!

Его слова задели меня за живое. Мне казалось, что нас что-то связывает, а он так легко расстается со мной, гонит от себя.

По всей вероятности, он прочел эти мысли на моем лице и засмеялся.

— Что с тобой, дурень ты этакий? — сказал он. — Полно, полно. Ну, беги скорей, скажи Шустеру, что ты согласен. — Потом он ласково похлопал меня по спине. — Мы все равно останемся друзьями, вот увидишь. Как-нибудь найдем способ общаться. Есть у меня на берегу Дуная кабина при лодочной станции, там мы встречаемся кое с кем из друзей. — Он заговорщически улыбнулся. — Девушки тоже заходят иногда. Можешь и ты приходить, если пожелаешь. Вечером в субботу, да и в другие дни. Ну, ступай.

5

Так я начал работать на кране. Гоац сдержал свое обещание; я действительно стал больше зарабатывать и курсы окончил, а благодаря тому, что поднялся на мостовой кран, метров на пять над землей, мой авторитет тоже соответственно повысился. Это было для меня немаловажным обстоятельством, ведь мне едва исполнилось восемнадцать лет. Только очень жалко было расставаться с Пали, и все чаще я думал о дунайской кабине, про которую он говорил мне. Но больше он не упоминал о ней, кроме тех случаев, когда я сам спрашивал. Однажды, после того как я упрекнул его, что он ограничивается общими приглашениями, но не говорит, как ее найти, он тотчас объяснил мне, где она находится. Хотелось ему, чтобы я пришел, или нет — не знаю.

Тем не менее как-то ночью у меня неожиданно созрело твердое решение навестить Пали.

Случилось так, что я незаметно ушел с ужина, устроенного в честь окончания чемпионата. Правда, не мы выиграли первенство, но занять второе место тоже было не позорно. В последнем матче нас расколошматили, и поделом, а то мы очень уж зазнались: были уверены, что выиграем даже в том случае, если вышлем на поле одни бутсы. Соперник влупил нам четыре гола, а мы ответили только одним, но, к счастью, это уже ничего не меняло, ибо, даже победив, мы все равно оставались бы на втором месте.

Ужин начался уныло, так как мы еще были под впечатлением последних минут матча, когда многие наши ребята стали грубить на поле и теперь зализывали свои травмы. Но после первой кружки пива (на сей раз Папп даже это разрешил) настроение поднялось, и мы громко поздравляли друг друга. В пирушке участвовал довольно-таки узкий круг лиц, и носила она неофициальный характер, ибо торжественный вечер предполагалось провести позднее, после вручения наград: на нем должно было присутствовать все начальство завода. Они уже готовили речи по этому поводу.

Выпив три кружки, я почувствовал, что перебрал, поскольку терпеть не мог спиртного, в том числе и пива. Но тут волей-неволей пришлось пить, потому что разрешение Паппа было равносильно приказу. Стали горланить песни, я тоже, голос у меня был довольно сильный, правда, слов я не знал, но, поскольку орал громче всех, мне подсказывали слова. Начав еще засветло, мы дошли до такого состояния сравнительно рано. Вдруг Папп встал («Ну, не избежать нам все-таки проповеди», — подумал я) и во всю глотку закричал:

— Последнюю кружку выпьем все вместе, осушим до дна. Понятно? За родину!

Подали пиво, мы ухватились за ручки кружек, затем Папп скомандовал: «Поднять!», а когда поднесли к губам: «Пьем!» — и мы выпили. Никто не поставил кружки, не выпив все до дна. Наш тренер совсем разошелся.

— Немного передохнем, — сказал он, — и выпьем за успех в чемпионате будущего года.

Так и сделали: выпили залпом.

Я не привык к попойкам, поэтому не мог больше пить. Судя по всему, и другие пили уже без всякого удовольствия. Поднялся галдеж, песни петь перестали, выкрикивали что-то бессвязное, пьяное. Но вот у Паппа появилась новая идея. Он предложил организованно отправиться в публичный дом. Он выберет женщину, и та по очереди всех нас обслужит. Это будет своего рода союз плоти, который свяжет нас и обеспечит нам успех на чемпионате будущего года.

Он расплатился, скомкал счет и сунул его в карман в расчете все сполна получить по нему с клуба и вывел нас на темную улицу. Я прислонился к водосточной трубе и ждал, пока все выйдут, шатаясь из стороны в сторону. Голова у меня шла кругом, все нутро выворачивало наизнанку, но не от пива. Мне было противно заключать этот «союз плоти». Все вышли. Папп построил их в шеренгу, затем подал знак, и они пошагали, стараясь идти в ногу. Я остался. Моего отсутствия даже не заметили.

У меня возникла потребность сейчас же, немедленно поговорить с Пали Гергеем. Пожалуй, меня еще никогда так не тянуло к нему. Пошатываясь, я перешел на другую сторону улицы, несколько раз глубоко вдохнул и, осмотревшись, пошел в сторону моста.

Не помню, как я достиг берега, во всяком случае, так или иначе, очутился там. Когда увидел воду, быстро сбросил с себя одежду и в трусах вошел в реку. Вода показалась мне ледяной. Погрузившись по пояс, я стал обливать водой голову, как в витрине стекольщика Гёнци святой Иоанн Креститель орошал голову Христа. Я громко отдувался, фыркал и, когда стал чихать, решил, что пора вылезать из воды. От «крещения» разум мой просветлел, и меня осенило, как по Библии христиан. Самое удивительное, что я находился у лодочной станции Шомоди и именно сюда и шел, только одного не мог понять, как это удалось мне. Но теперь я все представил себе в совершенно ином свете. Осмотревшись, увидел, что неподалеку от меня хихикают две девушки. Я улыбнулся им, после чего одна из них показала мне язык, и они тут же скрылись в темноте.