На распутье - [14]

Разумеется, подобные вопросы возникали главным образом у меня. Пали их внимательно выслушивал, не назвав ни один из них глупым или пустым. Когда я однажды спросил, не надоело ли ему отвечать на мои вопросы, он сказал, что находит их очень интересными, более того, считает замечательной гимнастикой для мозга, чтобы потом правильно решать и более сложные задачи.

Кажется, наша совместная работа длилась полгода, и я уже знал любимые песни Пали, когда, где и при каких обстоятельствах он впервые услышал их, умел напевать их точно так же, как он, и так подражал ему в исполнении, что вряд ли кто-либо мог отличить нас. Я упоминаю об этом лишь для того, чтобы показать, что и во всем другом старался быть похожим на Пали. Но тем не менее главным, что связывало нас долгое время, оставался футбол, и эта связь переросла позднее в нечто другое, в чувство глубокой привязанности, наполнилась содержанием. Больше всего меня подкупало в Пали то, что он обращался со мной, как с равным. Рядом с ним я чувствовал себя взрослым, а тогда для меня не существовало ничего важнее этого. Я глубоко уважал Пали, высоко ценил его дружбу и гордился ею.

Я знал, что многие не любят его, а кое-кто явно ненавидит. Впервые плохой отзыв о нем я услышал от тренера В. Паппа. Он и потом, оставаясь верным себе, чаще всех скверно отзывался о Пали. Скверно? Это еще мягко сказано! Он обзывал его самыми обидными словами: болваном, выскочкой, предателем (мне казалось, что последний эпитет такое же обычное ругательство, как и предыдущие), безмозглым бараном и косолапым футболистом (так как ступни у него были чуть заметно повернуты пятками врозь и он ходил, слегка косолапя). Я мог бы и продолжить перечисление унизительных прозвищ, которыми Папп наделял его.

Как-то раз я об этом сказал Пали.

— О тебе тоже далеко не все хорошо отзываются, — ответил он.

— Это верно, — согласился я.

— А ты не задумывался над тем, кто возводит хулу на тебя?

— Кто не знаком со мной или дурак какой-нибудь, который по глупости злится на меня. А может, кое-кому я действительно кажусь болваном, ведь что ни говори, а не бывает идеальных людей, не имеющих никаких недостатков.

— А теперь припомни, кто всячески поносит меня? — продолжал Пали.

Я назвал ему несколько имен.

Пали засмеялся.

— Это, брат, только имена, а не мог бы ты объединить их в одно целое, найти ту веревочку, которой все они связаны? Попробуй.

Не так-то легко было мне найти ту общую веревочку, а Пали наотрез отказался помочь мне: догадайся, мол, сам, так будет больше пользы для тебя.

Но мне это так и не удалось, да я и не особенно старался.

Навел меня на мысль опять же Йошка Папп.

Мы сыграли уже почти половину игр чемпионата, когда по воле жребия три матча подряд нам предстояло играть на чужом поле и, как назло, с довольно-таки сильными противниками. Эти три недели могли решить успех наших выступлений за весь год. Поэтому мы очень старательно готовились.

На одной из тренировок В. Папп отозвал меня в сторону, положил руки на мои плечи и пристально посмотрел мне в лицо, словно увидел его впервые или искал изъян на нем, затем сказал:

— Послушай, малец! — Я терпеть не мог, когда он называл меня так, ведь он всего на три года был старше Гергея. — Почему ты не ходишь с нами в церковь?

Помимо тренерства, Папп руководил заводской организацией Общества молодых христиан. Поскольку играть чаще всего приходилось по субботам, в воскресенье он водил заводскую молодежь в церковь (разумеется, тех, кто изъявлял желание) и присоединял к ним футбольную команду. По мнению некоторых, он делал это из зависти, чтобы мы не спали больше него.

Когда Папп пристально посмотрел мне в лицо (нет ли чего еврейского в форме моего носа) и спросил о церкви, я резко ответил:

— Я отдыхаю в воскресенье утром. Господь бог сотворил седьмой день для отдыха, и мне кажется, что мое бренное тело весьма нуждается именно в том, чтобы воспользоваться подобным благом, данным нам господом.

— Мразь, — злобно прошипел он, — благом господним оно могло бы стать только в том случае, если бы ты ходил в церковь. Но ты дрыхнешь без задних ног.

— Я не дрыхну, а отдыхаю, — огрызнулся я. Игра у меня шла успешно, и это придавало мне смелости. — А чуть стемнеет, ухожу куда-нибудь, чаще всего к девочкам.

Это уже было вопиющей наглостью. Папп понял и, к моему изумлению, пошел на попятный.

— Послушай, малец, когда ты пришел сюда, то не мог и до двух сосчитать, а сейчас стал таким острым на язык, будто… — Он умолк — то ли не нашел подходящего сравнения, то ли ему надоело. Но потом все-таки не выдержал и выпалил: — Впрочем, все ясно: ты ведь дружишь с Гергеем, с этим коммунистом? — Не дожидаясь ответа, кивнул в подтверждение своих слов, будто спрашивал кто-то другой, а он отвечал на вопрос — Это он вбивает тебе в башку всякую блажь. Ну ничего, мы доберемся до него. — Но Папп все не отпускал меня, ему, видимо, хотелось спросить о чем-то еще, но он не решался и только качал головой, ворчал и наконец спросил: — Скажи мне, Яни, чистосердечно, о чем вы целыми днями беседуете с этим Гергеем?

— Обо всем. А что?

— Да так, — загадочно произнес он. Я заметил, что он добивается от меня какого-то важного признания. — Ну, о чем все-таки? Например, вчера?