На распутье - [12]

И чего только я не называл в отрет, вплоть до цыпленка с паприкой и голубцов — самых излюбленных своих блюд. Мать выслушает, бывало, и затем предложит: «А что бы ты сказал насчет теста с маком? Ведь ты его всегда так любил».

Иногда вместо мака она предлагала лапшу с творогом или джемом или затируху с поджаренными кусочками требухи.

Так продолжалось три года: зимой — дровяной склад, летом — ремонт старых и очень-очень редко строительство новых домов, пока поздней осенью сорок второго года, когда с фронта стали приходить тревожные вести, в моей жизни не произошли резкие перемены.

В ту пору мы строили новый дом, к работе приступили в конце лета, и поэтому, когда возвели стены, по утрам уже прихватывал мороз. В одно такое утро, после того как я повыкидывал из ящика с раствором уйму дохлых лягушек (их привлекла теплая в нижних слоях гашеная известь), мы, дрожа и стуча от холода зубами, укрылись в сухом подвале с песком. Одному из подручных (звали его Лайош Фаркаш, он был лет на пятнадцать старше меня) захотелось подурачиться. Давайте, говорит, бороться, кто кого поборет, и сразу же сзади схватил меня и с силой швырнул на пол. Довольный собой, он стал хохотать и потирать от удовольствия руки.

— Так не честно, — разозлившись, проворчал я. — Нельзя нападать сзади, к тому же я совсем этого не ожидал.

— Уж не кажется ли тебе, что ты сильнее меня? — хорохорился он, с вызовом глядя на меня.

— Нет. Я только говорю, что это не по правилам и не честно.

— Что значит не честно?

— Не по правилам и не честно, — упрямо твердил я.

Остальные почуяли, что тут что-то назревает, есть возможность потешиться, и начали подзадоривать Фаркаша, мол, эх ты, боишься еще раз схватиться с ним. До тех пор подначивали, пока Фаркаш, покраснев до ушей, не подошел ко мне и не прохрипел со злостью:

— Ты как хочешь, чтобы я поддался тебе или в полную силу боролся?

— Зачем же поддаваться, — ответил я. — Но так, как ты сделал только что, это не по правилам.

— Не по правилам, не по правилам! — передразнил он и, согнув в локтях руки, двинулся на меня. — Ну, налетай. Если поборешь, ставлю кружку пива. И не тебе одному, а каждому.

Это заявление было встречено восторженными возгласами, все тут же принялись подзадоривать нас, окружили плотным кольцом, хлопали в ладоши, кричали. Одним словом, настолько увлеклись, что никто не заметил, как появился мастер.

Мне удалось повалить Фаркаша, но мы еще долго катались по земле, потому что все вокруг кричали, мол, это далеко не все, нужно положить на обе лопатки.

И тут в середину круга вошел мастер. На его широком лице застыла зловещая ухмылка.

Мы с Фаркашем заметили его, конечно, последними, когда неожиданно наступила гробовая тишина. Медленно поднялись. Фаркаш старательно отряхивал с себя песок, а я стоял неподвижно, худой, длинный, мне казалось, будто голова моя возвышается над бетонным перекрытием и я смотрю на улицу, никого не замечая вокруг: ни мастера, ни Фаркаша, ни других подручных.

— Ну что ж, ребята, — сказал мастер, по слогам выдавливая слова — он немного заикался. — Очевидно, один из вас сильнее другого. Но не берусь быть судьей, не то, чего доброго, обвинят в пристрастности. Скажу лишь одно: поступайте-ка оба в цирк, а я как-нибудь обойдусь без вас.

2

Разумеется, я не последовал совету мастера и поступил не в цирк, а на станкостроительный завод по протекции одного из знакомых моей матери (бывшего директора начальной школы, некогда хорошо отзывавшегося о моих способностях). Там мне на первых порах доверили важный пост: сидеть в одной из раздевалок, где в последнее время произошло много краж. Две недели я охранял железные шкафы. Потом наконец поняли, что это слишком большая роскошь для такого мальчишки, как я, и меня перевели в механический цех уборщиком. Мне надлежало собирать металлическую стружку под токарными, фрезерными и строгальными станками, причем отдельно медную, бронзовую и железную. В цехе стоял специфический запах разогретого машинного масла. На улице уже шел снег, по утрам земля звонко стучала под каблуками. Когда в раздевалке я надевал засаленные брюки, прохудившийся пиджак, то со злорадством думал о мастере, о холодной строительной площадке.

С одной стороны цеха вдоль окон тянулся длинный стол с тисками, на котором собирали какие-то приборы. Тут работал и Пали Гергей. Но наше знакомство началось не здесь, а на футбольном поле.

Месяца три-четыре я уже подметал в этом цехе, но ни с кем не сдружился, считался мальчишкой, поскольку мне исполнилось всего лишь семнадцать лет, а все остальные были гораздо старше.

Весной ко мне подошел какой-то человек, он работал в инструментальном цехе, и спросил, не хочу ли я играть в футбол. Конечно, я хотел и, кажется, неплохо играл в дворовой команде.

— Приходи, — сказал он, — в пятницу после работы на тренировку, посмотрим.

Я старался изо всех сил. И все же, а может, именно поэтому, мне казалось, что у меня ничего не получалось, ноги не слушались, правой я действовал хуже, чем обычно левой, а левая была просто пустым местом, в глазах двоилось, мяч пасовал неточно — то не долетит, то перелетит…