На пути в Индию. Персидский поход 1722–1723 гг. - [17]
Бригадир возмущался действиями визиря, упорно не желавшего принимать новую политическую реальность и призывавшего жителей быть «верными шаху и бусурманской вере», отчего последние «канфузятца и в развращении ещё великом». О местных обывателях Левашов отозвался критически: «Народ зело пустоголов, а наипаче лжив, однако, признаваетца, нас не так опасны, как своих боятся». Он видел, что затянувшееся безвластие стимулировало внутренние усобицы и обычную уголовщину, когда «партии» бродяг и прочих деклассированных личностей-«лотов» занимались в Реште грабежами и убийствами. Признавая, что «мы здесь ненавидимы», он, однако, отмечал, что уже может рассчитывать на «доброхотных» из местных жителей, которые предупреждали русских о намерениях своих противников[112].
Находясь с подопечным послом Измаил-беком в Петербурге, Семён Аврамов 7 июня 1723 года в специальной записке подробно описал основные доходные статьи гилянского экспорта — товары (рис, шёлк и ткани — парчи, «кановаты», «объяри», «бохчи» — «платки кановатные з золотом» и серебром), которые обычно продавались турецким купцам в обмен на английские и французские сукна; по данным консула, полученным от рештского визиря, казённые сборы от гилянского торга составляли 130–140 тысяч рублей.
Консул сообщал начальству, что военные вели себя не очень разумно с точки зрения государственного интереса. Жители опасались русских, потому что была жива память о явившихся «за зипунами» казаках Стеньки Разина. Исправить впечатление можно было «ласковым» обхождением, но Шилову оно явно не давалось. Полковник не желал также поддерживать отношения с местными властями. «Кофе и чаю не пил и к нам в гости не ездит», — жаловался визирь Мамед Али-бек, который сам приезжал к Шилову не раз, но ответного визита не дождался. Аврамов долго убеждал местных купцов в выгоде торговли с Астраханью, а командир не желал грузить их товары на российские суда, порожняком возвращавшиеся в Астрахань: «Этот де интерес невелик». В результате торговцы собрались отправлять их привычным караванным маршрутом через «турецкую землю» к Средиземному морю[113].
Левашов старался не повторять ошибок предшественника. Выбор царя оказался верным — бригадир на долгие годы стал разумным и предусмотрительным колониальным администратором: строил крепости, приступил к сбору пошлин, завёл отношения с местными армянами и стал получать от них достоверные сведения о положении в других провинциях Ирана. Один из его помощников Пётр Сергеев (Петрос ди Саргис Гиланенц) стал в том же году командиром армянского конного отряда на русской службе[114].
Левашов даже получил от Петра упрёк в нерешительности: «Что же пишите, что действительной силы употребить не смеете, понеже в указе повелено ласкою поступать, но инструкция ваша имянно гласит, чтоб налог, тесноты и грубости никакой не казать тем, кои добро обходятся, а противным противное, и хотя то о противности воинской яснее гласит, однако ж и всякую противность в том разуметь надлежит, и всеми мерами, как возможно, старайтесь, дабы сия провинция разорена не была; також с сими народы временем и к случаю надлежит гордо и отчасти грознее поступать бодро; понеже они не такой народ, как в Европе». Император приказывал продолжать строить крепости, однако употреблять силу таким образом, «дабы сия провинция разорена не была»[115].
Вскоре бригадир освоился в новой обстановке, однако его беспокоили небоевые потери. Ещё в июне 1723 года экспедиционный корпус в Реште насчитывал 3 313 здоровых, 17 раненых и 162 больных; но уже в ноябре Левашов докладывал, что количество «больных салдат зело умножилось, и много помирает», и особенно просил прислать «лекарей» и «писарей» для ведения документации[116]. Император, помнивший о «заразительном» гилянском климате, в июле 1723 года распорядился «дослать рекрут» к Левашову (тысячу человек сразу и ещё тысячу «в запас»), «ибо там не без болных и умерших будет». К концу года командующий в Гиляне получил пополнение — больше тысячи молодых солдат; всего же за первые шесть месяцев 1723 года, по данным Военной коллегии, в новые владения России отправились 5 947 рекрутов[117]. Они требовались не только в Гиляне — следующим шагом по утверждению на берегах Каспия стала возобновлённая экспедиция на Баку.
Царь торопил Матюшкина. Хотя Пётр и отменил «ради турецкого дела» прежние указания о масштабной операции, но всё же был намерен воплотить свою мечту о взятии Баку и строительстве международного порта в устье Куры и охранявшей его крепости, «дабы неприятель не захватил». В мае 1723 года он, получив сведения о движении к Шемахе турок и опасаясь, как бы они не заняли город первыми, чтобы опередить их и завязать с жителями переговоры до подхода основных сил, приказал: «…сколько есть судов… отправить с людьми в Баку».
