На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД - [33]

За этот крестный ход крепко досталось Поликарпову: теперь, говорили ему, не царская тюрьма, а революционная – нечего врагов народа ублажать. Александр Романович, верно, укорял себя: наслушался россказней Нилыча про старые порядки. Хорошо хоть уголовное дело замяли.

А тестя все же пришлось уволить – от греха подальше. Никита Нилович обиделся: так с родней не поступают! Еле-еле уговорил его зять взять метлу: стать дворником в доме № 34.

Этот дом на улице Шпалерной примечательный: испокон веку тюрьме принадлежал – одни надзиратели здесь и жили. Друг про дружку всё знали. Конечно, завидовали, кляузничали: кто кем был да кто кем стал. В 1933-м, уже после смерти Никиты Ниловича, назначили Поликарпова комендантом Ленинградского ГПУ. Соседи тогда ему все косточки перемыли. Судачили, что свою Матрёну стал Матильдой величать, а та больно зазналась: ни с кем словом не перемолвится и чуть не каждый день в обновке – видать, ворует муженек из арестантской кладовой.

В конце концов пришла на коменданта анонимка. Кто-то из своих же, из сослуживцев настрочил:

«Поликарпов давольно скрытный и хитрый человек. К начальству подхалим, а к подчиненным шкура и бюрокрад. Он скрывает от партии и органов, что женат на дочери жандарма».

А за ней – другой донос, что «отец Поликарпова продолжительное время служил надзирателем», а сам Александр Романович «вырос в стенах бывшего Петербургского дома предварительного заключения». В общем, вскрылась утайка. По тем временам это попахивало крупной неприятностью.

Дом № 34 на Шпалерной улице, где жил чекист Александр Поликарпов.

Современная фотография

Но верили новому коменданту, который о себе писал:

«С детства влачил я самое жалкое существование: в голоде, холоде, вечно в нужде, в жестокой эксплуатации у купца, только Октябрьская революция дала мне возможность встать на ноги, с момента революции я активно дрался за Советскую власть, за Генеральную линию партии, честно и преданно работал в органах ВЧК-ОГПУ-НКВД, никогда не считался с личным благополучием, в результате чего здоровье очень подорвано».

Это ведь тоже была правда. Посему и не говорили ничего Поликарпову о доносах. Пока.

К тому же выполнял Александр Романович задания государственной важности – командовал расстрелами. Получал от начальника УНКВД соответствующее предписание: решением Тройки или суда такой-то приговорен к высшей мере наказания. Арестованного выводили из камеры и расстреливали в подвале. Затем комендант оформлял акт о том, что приговор приведен в исполнение. Акт подшивался к уголовному делу.

Если приговоренный к смерти делал заявление или подавал записки, Поликарпов сообщал о них руководству в специальных сводках. Эти спецсводки должны были храниться в личной папке начальника управления, но, как выяснилось позднее, палачи не любили оставлять следов: в 1938 году после самоубийства Михаила Иосифовича Литвина в папке был обнаружен лишь один такой документ – записка чекиста Дукиса, написанная кровью. Литвин, видимо, не успел ее уничтожить.

Иногда на расстрелах присутствовало и само начальство. Однажды – это было в декабре 1936 года – в Ленинград приехал Генеральный прокурор СССР Вышинский. Вместе с Заковским они подписали смертный приговор на 55 человек – участников некой «шпионской организации». Затем спустились в подвал, где на их глазах было совершено массовое убийство. Вышинский и Заковский торжественно поставили подписи под документом… Интересно, куда они поехали потом? В резиденцию? На дачу? В театр? О чем говорили? Вспоминали ли убитых по их воле людей?

Неведомо, о чем думал и Поликарпов. Думал, верно, о том, что не его это дело – судить да рядить, его дело – исполнять: враги народа очень мешают делу мирного социалистического строительства. А он расправляется с ними по законам революционной справедливости. Если не он, то другой железный боец на тайном фронте борьбы с империалистическим охвостьем выполнит долг – скомандует «пли!»

Так и командовал, особо не размышляя. Порой тяжелая ночь выдавалась. 21 декабря 1937 года, к примеру, отмечался день рождения Сталина: всю ночь грохотали в подвале выстрелы, салютуя в честь вождя, всю ночь текла кровь невинно убиенных, всю ночь подписывал Поликарпов акты о смерти – тысячи полосок с типографскими буковками и треугольными печатями. Было: одни умирали – за Сталина, другие убивали – за Сталина. Кто развяжет этот узел, кто рассудит?

Сталин рассудил: обо всем, что творилось в застенках у Ежова, будто бы и знать не знал, и ведать не ведал. Окрестил геноцид «ежовщиной». В конце 1938 года арестовали почти всех начальников областных управлений НКВД и расстреляли – за «нарушения социалистической законности». Пожалуй, один Литвин – главный палач Ленинграда – дожидаться не стал: пустил себе пулю в лоб. Его место занял Сергей Гоглидзе – «правая рука» Берии. Он уж не пощадил литвиновских выкормышей – ни Хатеневера, ни Альтмана, ни Геймана, ни Самохвалова, ни Драницына, ни Гертнер… Всех и не перечислишь.

8 января 1939 года в Красном зале Управления на Литейном – партийное собрание. Казалось, еще недавно секретарь парткома Гейман здесь выступал: ссылался на указание партии и правительства побыстрее покончить с врагами народа, клеймил позором Гот-Гарта и других чекистов, осмелившихся писать Сталину об издевательствах и беззакониях, обзывал их троцкистами и требовал суровой и беспощадной расправы над ними. В президиуме тогда Литвин сидел, кивал головой: так, так…