На маленькой планете - [56]

— Тебе чего, Марья? — спросили из темноты. — Ты, чай, по делам?

— Да я вот человека к тебе, Арина, привела, врача-то. Небось пустишь?

— А чего, пускай зайходит, — отвечала старушка, высовываясь из двери на снег, кутаясь в полушубок. — Пускай зайходит, а чего, пущу. Заходить, — сказала старушка, распахнула дверь в избу.

Сгурский вошел в сени, остановился на пороге. Тихонько покашлял, ощутив тепло, оглядывая прихожую и стараясь определить, куда его положат спать. Печь еще топилась, рядом с ней на выступе сильно горела лампа. Вскоре вошла старушка. Сняла полушубок, оглядела Сгурского, села.

— Да ты присядь, — сказала. — Вот лавка есть, туда и усаживайся. Чай, правды в ногах нет. Устал-то с дороги?

Она взяла вязанье, нагнулась и, рассмотрев что-то, стала вязать. Сгурский снял пальто, сел на лавку. Ему хотелось лечь, отдохнуть, чтобы завтра с утра начать обход больных. Но приходилось сидеть, ждать.

В углу на столике стояло несколько икон, белели потушенные свечи, две иконы висели, самая большая была убрана расшитым полотенцем. Падавший от печи и от лампы свет тускло отсвечивал на стеклах, скользил по потолку, стенам.

Старушка была маленькой, щупленькой; болезненная желтизна лица от света лампы выглядела какой-то странной — бледной, такой, будто кто взял и надел ей на лицо маску из гипса. Она сидела и вязала, вроде и забыла, что рядом сидит врач и ждет, когда же скажут, где он должен расположиться на ночь. Только через некоторое время, когда Сгурский уже все рассмотрел, она подняла на него глаза.

— А ты молодой, — сказала она. — А говоришь, доктор? И куда тебя-то в такую непогодь несет?

Она вздохнула, будто жалея его, уткнулась в свое вязанье и тихонько позевала, отворачивая от врача лицо.

— Я, бабушка, учился, а потом, видите ли, только стал врачом, сейчас, знаете ли, без учебы никуда. Выучился и стал врачом. Я ведь шесть лет учился.

— Как шесть, годков шесть? — спросила она и тихонько то ли засмеялась, то ли зазевала и удивленно уставилась на врача. — Ну, это ни к чему. Ну, на это ты и дурак. Наш председатель в двух месяцах справился с учебой-то. Голова у него большая, хотя учебов много он не прошел.

Сгурский, сидя на лавке у печи, обогрелся и теперь думал, что неплохо бы отдохнуть, но видать было по всему, старушка не собиралась укладывать его спать. На ней было надето столько одежды, что он даже удивился: платье, кофточки — вязаные и ситцевые, шарфик, чулки, носочки — все это, по-видимому, было связано ею самой и носилось изо дня в день, пополняясь тем, что она вязала.

— Глухое место у вас тут, — сказал Сгурский, чувствуя приятную разморенность, сонливость.

— Нет, — ответила старушка. — Обдерлино рядом, большущее село, а Сгустки, Синяя Балка, Овриново — это все не то, что наша деревня; большущие села, и машин там, страсти-то какие, полно, а у нас тут однех тракторов много. А и то хорошо, а что? Сам-то ты откель родом?

— Из Москвы, бабушка, а теперь работаю в Голикино.

— И учился в Москве-то?

— Там.

— А что ж сюда потянуло?

— Послали работать, бабушка, а потом нужно жизнь посмотреть, потрогать ее.

— Это ни к чему, — ответила она. — У нас отец Сергий бывал в Москве, а не порадовала она его, не пондравилась ему. Народ, говорит, злой, остервенеловый. Сюда глядь, туда глядь, а везде одна жизнь. Сейчас у нас тут служит. А что? И хорошо даже. А уж умный, что и говорить, честный…

— Это кто же, отец ваш? — спросил Сгурский и подумал: сколько же лет отцу ее, если ей можно было дать лет восемьдесят.

Он пристально посмотрел на старушку, думая, что, может быть, ошибся, считая ее совсем старой.

— Родной ваш отец? — переспросил врач.

Она усмехнулась и тихонько покачала головой:

— Какой такой родной? Он доводится нам священником.

— Понятно, — протянул Сгурский.

Ему и в голову не приходило раньше, что придется сидеть вечером со старушкой, которая будет говорить о священнике. О них он ведь раньше слышал только анекдоты. А тут серьезно. Интересно, думал он, такой случай вряд ли еще представится. Теперь же старушка показалась ему еще более ветхой, таинственной.

Он подвинулся ближе к огню: От тепла млели ноги, глухо стучало в висках. Было так тихо и так необыкновенно. Старушка иногда задремывала, клевала носом. Он это видел, и сам тоже чувствовал, что погружается в дремоту.

— Он давно у вас тут? — спросил Сгурский.

— Священник-то? Он недавно, — ответила старушка. — Но это такой человек, бог ты мой!

— Он, наверно, грамотный? — спросил Сгурский.

Она долго смотрела на него, соображая что-то, потом серьезно ответила:

— Он не грамотный, а образованный. Он всю тексту в библии, все божественные заповеди назубок знает. Он и язык из Франции знает. А поет, а голос! Святой человек, — заключила она. — У нас-то, когда его не было, веровали только я да Стефана Янорокова, а теперь что, а теперь шестнадцати больше человек. А все он, голова у него. Бог его любит и направляет. Вот как. Если что, заболела я али еще как, то к нему.

— Ему и место в раю заготовлено? — спросил Сгурский.

— Уготовано, батюшки, уготовано. Господи ты мой, а кому еще, как не ему. Его бог избрал, он же для него и заступник. Господи, спаси грешную.