На Лиговке, у Обводного - [24]

Заря затухала, сгущаясь в раскаленный багрянец, затягивая дали ночными тенями. Песня умолкла. Кто-то подпихнул в костер обгоревшие поленья — и он взвился пламенем и искрами. Надо бы крикнуть, но кругом так тихо, так торжественно безмолвно, что кричать в эту тишину кажется грехом. Но что делать? Приближается ночь.

— Эй, товарищи! — негромко крикнул Дубовцев. — Лодки у вас нет?

Несколько секунд у костра было тихо. Будто там обомлели от чужого голоса. Потом послышался говорок, донеслось несколько слов:

— Я же говорил… сквозь кусты пробирался.

Кто-то начальственным голосом спросил:

— А вы кто такой?

— Да вот… заблудился.

Звонкий, молодой голос крикнул:

— Нас на бога не возьмешь! Ты же Гришка Егоров. Из рыбохраны.

— Да нет, какой я Гришка. Я приезжий. В Заречье иду.

На том берегу подчеркнуто усмехнулись:

— Эва куда тебя унесло! Заречье-то где?..

Начальственный голос сказал:

— Петро, перевези его.

Петро стал что-то возражать, но голос повторил:

— Перевези, перевези, посмотрим, что за птица.

На том берегу мелькнула тень, громыхнули весла, оранжевый отблеск костра на воде рассыпался мелкими бликами. Показалась лодка. Петро ловко подвернул корму к мягкому, илистому берегу. Парень он был рослый, широкогрудый и с черной бородкой, видимо отпущенной впервые. На Дубовцева взглянул косовато.

— Ружье разряди, — велел он сердитым голосом. — Залазь.

— Петро! — позвал с того берега начальственный голос, когда Петро заскрипел уключинами. — Поверни-ка туда… Пошуми тихонечко.

Петро повернул лодку куда-то в сторону. Костер оказался за кормой. Греб он с нарочитым шумом. То веслом по воде шлепнет, то уключиной брякнет. Но и не так уж и громко, чтоб далеко было слышно. Так гребут, когда хотят подшуметь заснувшую рыбу. «Сеть у них где-то здесь стоит, — подумал Дубовцев. — Браконьерят».

Но вот Петро развернулся и подгреб к берегу. У костра, в полусвете, так что сразу и не разглядишь, лежали двое. Один с лохматыми седыми волосами, с короткой сильной шеей. Второй морщинистый, в светлой кепочке. Дубовцева они встретили молча. Седовласый смотрел пристально, в упор. Другой улыбался добродушно-иронической улыбкой.

Дубовцев бросил на землю рюкзак, положил ружье.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Милости прошу к нашему шалашу, — не торопясь ответил седоволосый. Начальственный голос принадлежал ему.

Тот, что улыбнулся, промолчал. Улыбка у него стала еще насмешливей. Точно он знал, что сейчас и произойдет то самое смешное, что должно произойти.

Дубовцев присел на обрубок сухостоя. От костра тянуло приятным теплом. Виднелся невысокий, прочно сделанный шалаш из еловых веток. Перед шалашом расстелен брезент, на брезенте сумки, свертки. Видно, приезжали сюда не первый раз и не последний. Место облюбованное.

— Как это вы сюда попали? — спросил седоволосый. — Заречье совсем в другой стороне.

Дубовцев пожал плечами — дескать, и сам не понимаю, как здесь очутился.

— Давно не был. Во время войны… Эвакуированы сюда были.

— В гости, что ли, к кому?

— В гости. В отпуск.

— К кому? — настойчиво интересовался седоволосый.

Дубовцев растерялся. Действительно — к кому? Кого он там помнит? Да и кто помнит его? Прошел не один десяток годков. Ехал просто в деревню. Потянуло посмотреть, где прожил несколько мальчишеских полуголодных лет. Уловив его смущение, Петро усмехнулся.

— Ха, ха… Незваный гость хуже татарина.

Дубовцев поджал губы. Выпытывают. Перекрестный допрос. Чего-то боятся. А какое им дело, куда и зачем он идет? Он взялся за мешок, за ружье.

— Спасибо, что перевезли. Мешать не буду. Как на Заречье пройти?

— А вот… — обрадовался Петро и махнул рукой куда-то в темноту. — Все по тропочке, по тропочке, а там направо. Шлепай, пока трамваи ходят.

— Не пройти вам там ночью, — сказал тот, который улыбался. — Собьетесь.

— Ночуйте с нами, — предложил седоволосый. — У костра места много.

Петро недовольно хмыкнул:

— Опять как прошлый раз? Пригрели змеюгу за пазухой.

Дубовцев разозлился. Что он, тронутый? Этот бородатый щенок.

— Ну, ты!.. — прикрикнул он на него. — Словами-то не разбрасывайся.

— Петро! — гаркнул седоволосый. — Уймись. — Он повернулся к тому, который улыбался: — Давай-ка, дядя Коля. Пора.

Дядя Коля поднялся с брезента:

— Пошли, Петро.

Они спихнули лодку на воду и исчезли в темноте. Слышались тихие, осторожные всплески весел. «Куда это они? — насторожился Дубовцев. — Влипнешь тут в какую-нибудь историю. Пойду-ка я от греха подальше».

— Я пошел, — сказал он седоволосому. — Куда мне? Как идти?

— Дело хозяйское, — ответил тот. — Вот по тропочке. — Он показал куда-то за шалаш. — Только рисковое это дело. Болото. Ухнешь ночью «под табак» — и концы в воду. — Рассказывая Дубовцеву, что ждет его в ночной дороге, он взял чугунный котел на проволочной дужке и пошел к реке. — Дело хозяйское, — повторил он. — Была бы честь предложена.

Дубовцеву уходить от костра не хотелось. Рассиделся, расслабился. Да и куда идти? Он так толком и не понял. С речки донесся голос дяди Коли:

— Не рви, не рви, спокойно.

Вдруг крикнул Петро:

— Вот это лапоть! Кило, не меньше.

— Ну что ты орешь? — укорил его дядя Коля.

Их голоса слышались над водой, как в хорошей телефонной трубке. Седоволосый вернулся с реки, повесил котел над костром, поправил огонь.