На Лиговке, у Обводного - [23]

Я сидел без всякого аппетита. Всего много, все вкусное, а в голове электроды, на еду не тянет. Подсел ко мне паренек в сиреневой рубашке — галстук пестрый, яркий, широкий, длинный. Глаза у парня по-праздничному бесшабашные.

— Товарищ корреспондент? Из какой газеты?

Я сказал, что я совсем не корреспондент. Здесь, на юбилее, случайно. По совпадению обстоятельств.

— Ладно загибать-то! Так я и поверил, — возразил паренек. — Не вешайте мне лапшу на уши. Вы же вместе вон с тем лысым, — он показал в сторону, где виднелся седой венчик Серебрицкого. — Вы вот что… Послушайте-ка меня. Меня Женькой зовут. — Он достал сигареты, закурил. Собирался с мыслями. — Были и у нас плохие председатели. Где их не было? Теперь хороший. То, что нам надо. Только вот прокуратура ему жить не дает.

«Ох уж эта прокуратура, — подумал я. — Она и мне иногда снится. Мы, снабженцы, тоже ходим, как говорят спортивные комментаторы, «на грани фола». Женьке я сказал:

— Значит, не совсем ваш председатель хороший. Есть какая-то червоточинка.

Женька снисходительно улыбнулся:

— Много вы в председателях понимаете. Вы слушайте меня. Я механик на все руки. Стопроцентный. Как из армии явился, так и тружусь у Яков Палыча. И не в обиде. Мужик умный, в хозяйстве как рыба в воде. Только вот развернуться не дают. Написали бы в газету, чтоб не ляскали зубами на Яков Палыча.

Небольно мне было интересно — за что ляскают зубами на Яков Палыча. Своих забот полный рот. Я перебил Женьку.

— Напиши сам, — посоветовал я. — Ты ближе к делу, тебе виднее.

Женька посмотрел на меня с презрением, насупился, сердито сказал:

— Мое дело в колхозе работать. Ваше — в газете писать. Чего тогда к нам и ездить? — Он встал, поправил галстук. — Будь здоров, не кашляй. — И ушел.

Скоро удалилось и начальство. Вылезли из-за стола и пошли по улице тесной дружной кучкой, все в орденах, в медалях. Яков Палыч прошел мимо, на меня ноль внимания. Я с грустью посмотрел ему вслед. До меня ли ему, когда кругом такие важные люди. Надо было что-то предпринимать. Кончался второй день командировки. Мой шеф сидит как на иголках, ждет электроды. А я их и в глаза не видел. «Волга» с начальством давно проплыла по дороге в город, а Яков Палыч куда-то пропал. На ногах ли он? Все может быть. Застолица шумела вовсю. Уже обнимались, затевали песни, кричали: «А помнишь?..» Я посидел-посидел и пошел искать председателя. А где искать? Деревня большая. Решил посоветоваться с Анастасией Николаевной — сказали, что она домой пошла. Прихожу к ней, а она говорит:

— Тут вам Иван Антоныч пакетик оставил.

— Какой Иван Антоныч? Какой пакетик?

— Наш завсклада. Говорит — председатель велел немедля. В сенях под лавкой лежит.

Я в сени. Под лавкой коробка из серого грубого картона, проволокой перевязана. С первого взгляда вижу — электроды. Они, милые мои.

— Пакетик-то тяжелый, — продолжала информацию Анастасия Николаевна. — Иван-то Антонович вот как ругался — насилу, говорит, допер. Кило тридцать, не меньше.

Ну, все!.. Да здравствует колхоз «Победа»! С души как камень. Посмотрел я еще раз — не мерещится? Даже приподнял его. Теперь организовать транспорт. Как и где — не знаю. Но и не сомневаюсь. В наш век механизации и моторизации все решает инициатива плюс находчивость, расторопность, профессиональное чутье. Народная мудрость все это предусмотрела давно: «волка ноги кормят», «под лежачий камень вода не течет», «на бога надейся, да сам не плошай». И я пошел организовывать транспорт. А заодно и пообедать за праздничным столом. Увидел электроды — и аппетит тут как тут. Даже обидно стало — сидел за парадным столом и рюмки не выпил. Иду, а кругом веселый шум — из окон музыка, песни, радио, транзисторы. Иду и мечтаю — налью сейчас стакан водки, подниму его высоко и крикну: «Товарищи! За ваш колхоз! За председателя». Но за столами никого не было. Женщины складывали в корзины грязную посуду, сдергивали со столов скатерти. Ни выпить за колхоз, ни просто пообедать. Как в сказке — по усам текло… и так далее.

На другой день к концу рабочего дня я вернулся на свой комбинат. Подъехал на такси к проходной, выволок ящик с электродами и позвонил Олимпу. Я мог бы позвонить прямо в цех, но шеф о приятных новостях сообщает лично. Вот если б я явился без электродов — расхлебываться с начальником цеха он заставил бы меня…

ПЕСНЯ У КОСТРА

Узенький проселок вывел Дубовцева на берег речки. Вот и знакомые березы, и даже как будто бы те же самые суматошные сойки. Но мостика через речку не оказалось. Да и речка совсем не та. Широкая, берега заросли камышом, ракитником, на фоне багрово-золотистого, вечернего неба чернеют затопленные, погибните деревья. Видимо, речку где-то подперли плотиной, и она затопила берега. Как теперь через нее перебраться? Идти обратно? А куда? За плечами тяжелый рюкзак, ружье. Идти по тропинке дальше? Тропинка неутоптанная, ходят по ней редко, заведет на ночь глядя в какую-то глушь. А вдруг и выведет? Ходят же по ней куда-то? Дубовцеву на крайний случай много и не надо — какая-нибудь сараюшка, а то и просто стог сена. Он подумал-подумал и пошел по тропинке дальше. Лучше вперед, чем назад. Шел, раздвигая густые, пружинистые ветки. Сквозь их сплетение, точно сквозь черное кружево, огненно просвечивал закат. Тропинка терялась под ногами, ракитник становился гуще, и Дубовцев подумал: «Зря полез сюда. Не повернуть ли обратно?» Остановился, выпустил из рук сучья и, как только утих шорох ветвей, услыхал протяжный, мелодичный звук. Звук тихо замер, растворился в тишине. Дубовцев затаил дыхание. Это не скрип дерева, не шум ветра, не крик птицы… Было в нем что-то грустное, печальное, даже тоскливое. Звук снова повторился. «Ага!.. — обрадовался Дубовцев. — Люди…» Где-то, не так уж и далеко, пели песню. «Ивушка зеленая, над рекой склоненная». Пели мужчины. Рыбаки? Охотники? Все равно. И он пошел на песню. Кусты скоро кончились, потянуло дымком, вот и костер. Но… на том берегу. Между Дубовцевым и манящим огоньком метров сто воды. А у костра все пели. Тихо, слаженно. Дубовцев слушал песню и смотрел на темно-глянцевую гладь реки. Ее рассекал длинный, огненный язык отраженного костра. «Может быть, у них лодка есть?» — пришло в голову Дубовцеву. Хотел крикнуть, но постеснялся нарушить песню. Сбросил рюкзак, ружье, сел на пенек. Певцы пели долго. Казалось, поют они эту песню по второму разу, если не по третьему. Чем она им полюбилась? Песня-то про несчастную девичью любовь — больше с руки женщинам. А вот поди же ты! Поют мужики. Да как!