— Что стоишь? — сказал он Дубовцеву. — Садись. Сейчас уху варить будем.
Останусь, — соблазнился Дубовцев. — Уйти всегда успею. Рассветет — и пойду.
Вернулись дядя Коля и Петро. Привезли ведро рыбы. Она серебристо билась, мелькая хвостами, красными плавниками, жабрами. Петро запустил в ведро руку, пошарил.
— Во какой! — вытащил он большого окуня, окинул его оценивающим взглядом. — А что? — самодовольно сказал он. — Красивая вещь.
— Нарушаете? — съязвил Дубовцев. — Сеточкой ловите?
Петро стрельнул злым взглядом.
— Сеточкой! — подтвердил он и с размаха бросил окуня в ведро. — Ну и что? Имеете возражения?
— Цыц! — крикнул на него седоволосый. — Не заводись. Берись-ка за дело.
Петро, ворча что-то про городских умников, которые так хорошо знают законы, принялся чистить картошку. Седоволосый засучил рукава и занялся рыбой. Из-под ножа брызгами полетела чешуя, щетинистые плавники, кишки, отрубленные хвосты, головы. Вычистив рыбу, завернул ее в марлю и опустил в кипящий котел. Дядя Коля раскладывал на брезенте помидоры, огурцы, хлеб. Каждый делал свое дело. Чувствовался заведенный давным-давно порядок.
Дубовцев пригрелся у костра, и его потянуло в сон, но он старался перебороть себя. «Хитро ловят, — думал он. — Ночью. Не видно, не слышно». Седоволосый командовал у котла. Сыпал картошку, крошил морковь, бросил пучок укропа. Посолил, помешал в котле длинной ложкой, принюхался. Дубовцев, поглядывая на него, клевал носом. Он натянул на уши берет, поджал колени, положил голову на полено, и ему вдруг показалось, что у костра сидит не седоволосый, а какой-то старый, лохматый леший. И готовит себе какое-то нечистое зелье. Что-то сыплет в котел, мешает там, прихлебывает, чмокает губами.
Но вот кто-то тряхнул Дубовцева за плечо и требовательно проговорил:
— Вставай, вставай, ждать не будем.
Дубовцев зябко передернул плечами. Котел стоял на брезенте, и браконьеры пристраивались к нему с ложками. Уха пахла вкусно, а Дубовцев не ел с утра, но пристраиваться к этой компании не хотелось. «Эх, не ушел раньше…» — пожалел он.
— Эй, парень, — окликнул его дядя Коля. — Чего жмешься? Садись, — показал он на брезент.
— Ложка есть? — спросил Петро.
Дубовцев виновато улыбнулся.
— Тоже мне… — проворчал Петро и порылся в сумке. — На! — бросил он в руки Дубовцева деревянную ложку, расписанную золотом и киноварью.
— Где такие берете? — полюбовался ложкой Дубовцев. — Такую ложку и портить жалко.
— Железная вкус портит.
Дядя Коля вытащил откуда-то из-за спины поллитровку и старинный граненый стакан.
— Первая чарка — дорогому гостю, — с улыбочкой сказал дядя Коля.
Дубовцев жмурился от удовольствия, черпая ложку за ложкой. Уха сварена отлично, с умением. А может, здесь воздух такой — с особым кулинарным озоном? Что ни сваришь, все вкусно. Или просто-напросто голод не тетка, а в пустом брюхе и долото сгинет? Седоволосый, хмуря висячие брови, смаковал — все ли так, как надо? Соль, лук, перец… Кажется, все в норме.
Петро стоял на коленях, пригнувшись к котлу, его расписная ложка так и мелькала. Дядя Коля ел не торопясь, все так же чему-то улыбаясь.
— Как ушица? — спросил седоволосый.
— Отличная! — отозвался Дубовцев. — Ставлю знак качества.
— Браконьерская, — задиристо ввернул Петро.
Дубовцев промолчал. Петро заерзал по брезенту, будто сидел на горячем.
— Скоро в лес не войдешь, — проговорил он. — Ружья в руки не возьмешь. На удочку и то запрет — один крючок можно, а два нельзя.
— Хватит тебе… — поморщился седоволосый. — Одно и то же.
Петро замолчал, но ненадолго. Что-то в нем кипело, рвалось наружу, подогретое граненым стаканом. Не стерпев, снова заговорил о каком-то недавнем случае. Какие-то охотники наткнулись на медведя и убили его. Охотников оштрафовали.
— За что?! — возмущался Петро.
— Судить бы надо, — буркнул седоволосый. — Чтоб другим неповадно было.
— А нас? — с усмешкой спросил Петро. — Мы же тоже… Вот товарищ, — он показал на Дубовцева, — говорит, незаконно. Дескать, нарушаете. Седоволосый промолчал.
— Люди пошли за тетеревами, — не сдавался Петро. — Напоролись на медведя. Тот на дыбы. Что делать? В порядке самообороны. Докажи, что не так.
Дядя Коля с добродушной улыбочкой сказал:
— Чего в лесу не бывает. И медведя повстречать можно. Только зачем за неделю раньше в «Динамо» жаканы покупать? Тетеревов-то дробью стреляют, а не разрывной пулей. Предчувствие, что ли?
— Телепатия, — усмехнулся седоволосый.
Где-то встревоженно прокрякала утка, плеснулась рыба. Все о чем-то думали, уставившись в пламя костра. Дядя Коля сказал:
— Мало зверя осталось. То же и с рыбой. Форель стала в диковинку. А страстишка-то охотничья бередит душу, тревожит. Дай ей только волю… А зверь и без того на убыль идет. Меняются условия существования. Диалектика!
Петро так и взметнулся:
— А если диалектика, так чего и огород городить? Уж лучше страстишку потешить, чем ждать, когда все вот так, без толку сгинет. Были ихтиозавры, были мамонты. Говорят, на Каспии белуга по полтонны весом плавала. Всех диалектика прихлопнула. А мы каких-то окушков жалеем! О их будущем печалимся. — Он пихнул ногой груду объеденных рыбьих костей, оставшихся от ухи.
