Мы живем рядом - [5]

Когда мы к себе

Возвращались домой,

Плюясь, убирал он с дороги.

И мы говорили со злой простотой,

Не думая молвить худого:

— Ведь вот же сидит

У отеля святой,

Сидит — и не купишь такого!

Раз вместе спускались

Мы с другом одним,

Все тонкости знал он ислама,

Сидел наш святой,

Как всегда недвижим,

Глаза закативши упрямо.

И к небу был взор,

Как всегда, вознесен,

Молитвенно сложены лапы.

— Кто это? — спросили мы друга.

И он

Ответил: — Кто это? Гестапо!

Сон

Ночной Лахор в покое.

И в мой, наверно, сон

Ворвется пестрый, броский

Его водоворот...

Ведь надо же такое?

Приснился мне балкон,

На нем растет березка,

В Москве она растет.

Песни

Лунный свет на разбитом кувшине блеснул,

Ткач циновок циновки свернул и уснул,

Спит носильщик, прижавшись щекою к стене,

Он таскает тюки на спине и во сне.

Весь бездомный народ где попало прилег,

У Делийских ворот темен каждый порог,

Караванщики спят у Кабульских ворот,

И молчанье в квартале рабочем плывет.

Я Искандероо тебя назову,

Ты не выдумка ночи, ты вся наяву

Но не слышал я песен твоей стороны,

Спой мне песню, мне песни сегодня нужны.

Как поешь ты — тревогою голос дрожит,

Будто ветер по травам колючим бежит.

Как поешь ты — как будто скрестились ножи!

Искандероо, что́ ты спела, скажи!

— Пограничную песню я пела сейчас:

Это острый и узкий

Полуночный час,

Когда путник один

И тропа лишь одна,

Но он должен пройти,

Если воля сильна.

То, что в сердце несет,

Только может помочь

В этих черных местах

В эту черную ночь.

Если в сердце своем

Не несет ничего,

Пусть тропа оборвется —

Не жалко его!

Искандероо!

Бусы песни такой разорви!

Слушать песни хочу я другие твои.

Я услышать хочу, чтобы ночь оживить,

Как в веселом Лахоре поют о любви!

Как поешь ты — весельем меня окружив,

Будто руку на сердце мое положив,

Как поешь ты — и ночь на ресницах лежит,

Искандероо, что́ ты спела, скажи!

— Я любовную песню пропела сейчас:

Не забудешь ты губ,

Не уйдешь ты от глаз,

Что заполнили всё

И, всю радость вобрав,

Отдавали тебе

Всё, что знали, сказав

Так блаженно легко,

Как дыхание трав.

Но в Лахоре ты можешь

И всё потерять,

Будет имя Лахора

Как горе звучать,

В сердце памяти ты

Мой Лахор не вини,

Из осколков собрав

Те счастливые дни...

Искандероо!

Я слушать тебя могу до утра,

Ты стоишь как костер, я как тень у костра,

Потому что мне в путь собираться пора, —

Спой мне вновь пограничную песню, сестра!

Чили (Коршуны)

Я б не писал об этом ни строчки,

Но нету печальней были,

Все небо Карачи в черных точках —

Это коршуны-чили.

Есть, кроме них, во́роны и воро́ны,

Сороки, дрозды, синицы,

Сотни пород желтой, зеленой,

Синей и красной птицы.

Носится чиль весь день на крыльях,

Не знаю, где он ночует,

Но там, где падаль, ищите чиля,

Ее он и ночью чует.

Сегодня чилю крылом и хлопать —

И чили столбом толпятся.

В порту Карачи грузили хлопок,

И стоит тюку сорваться...

Работал там пакистанец голый,

От голода просто плоский,

Ударил тюк его, словно молот,

К земле пригвоздив, как доску.

Англичанин сказал, не моргнувши глазом,

Бровью даже не двинув:

— Тюк проверьте и за пакгауз

Бросьте эту скотину!

Кто на замену? — Сразу двое

Рванулись, таких же тощих...

Под солнцем, шипящим над головою,

В колонии все это проще.

Вновь работа пошла на причале,

Порядок под стать застенку,

А ночью труп сторожа раскачали —

И в степь его через стенку.

И кто он? И что он? Ведь был человек же,

В порту в столичном рабочий.

Вокруг него чили, толпой присевши,

С шакалами дрались ночью.

И все-таки есть оправдание чилям,

И черный пир их недаром —

Природы законы им поручили

Работать как санитарам.

Но нет оправданья стервятникам белым,

Душа их чернее чилей, —

Чилям английским, что так умело

Кровь из страны точили.

Им, сидящим на золота слитках,

Под вентиляции скрежет,

Им, что грабят страну до нитки,

Голодом бьют и режут.

Вы не спасетесь ни звоном денег,

Ни пулей, ни лжи словами,

Со всех пустырей поднимутся тени

Всех замученных вами.

Вы на последний показ всему миру

Крылья свои раскиньте,

Когти сломают вам, перья повырвут,

Голову тоже отвинтят.

Так же швырнут вас, как вы, бывало,

Швыряли тела рабочих,

В той же пустыне будут шакалы

С чилями драться ночью.

Снова придется чилей породе

Быть санитарами мира —

Падаль убрать, что, пока еще ходит

И в сюртуках и в мундирах!

На митинге в деревне

Он говорил на митинге в деревне:

— Я из Бунира. Я из батраков.

У наших предков, и не очень древних,

Раз нет земли, обычай был таков,

Обычай был бедняцкой вызван долей:

В долине Свата горцы-земляки

Запахивали кладбище под поле,

Чтоб рос ячмень, а не камней куски.

И, плуг ведя, кричал крестьянин строгий,

Предупреждая мертвецов народ:

— Эй, берегитесь, поджимайте ноги,

Подходит плуг, спасайтесь: плуг идет!

А что сегодня — день последний мира?

Есть нечего — одна беда вокруг.

Раз нет земли, я, горец из Бунира,

Скажу: — Земляк, точи свой верный плуг,

Кричи им всем, кто в темноте могильной

Народ сегодня хочет удержать:

«Спасайтесь, вы! Подходит плуг всесильный —

Вас, мертвецов, и тьму перепахать!»

Птицы

Нет, я не мрачный человек,

Я улыбаюсь даже птицам,

Я рад, что их народ гнездится,

Непуган уж который век.